Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
02:47
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
И объясняет почему. Собственно, фейспалм начинается с первой же фразы интервьюируемого расчёта: "Ну, мы на этих позициях четвёртые или пятые сутки сидим".
вторник, 17 февраля 2015
12:00
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
01:55
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 16 февраля 2015
Ночью перед берлогой ходил в лес - за чурбаком подходящего диаметра. Почему - да потому что днём некогда. Не нашёл. Большая часть того, что растёт - под снегом; сухостой и валежник сплошь трухлявые, либо диаметр неподходящий.
Внезапно выяснил, что поблизости от VIP-посёлка - охраняемый периметр с видеонаблюдением. Только-только нашёл бревно подходящего диаметра, облюбовал, проверил, от снега очистил, пилить пристроился - откуда ни возьмись - пешеход-охранник с фонарём-дубинкой, и по ближайшей дороге свет фар - машина с нарядом едет. Подпустил пешехода поближе - а боец оказался знакомый, дня за три до того виделись на нейтральной территории. Перемолвились, он-то и рассказал, что в здешней географии перемены. В общем, Достика он не нашёл, а уйти от автомобиля в лесу ночью - дело нехитрое.
Однако ж какая надоедливая вещь эти периметры и границы. Только-только нашёл подходящее дерево... Не живое же пилить - а и сухостоя нужных размеров тут не вагон.
Внезапно выяснил, что поблизости от VIP-посёлка - охраняемый периметр с видеонаблюдением. Только-только нашёл бревно подходящего диаметра, облюбовал, проверил, от снега очистил, пилить пристроился - откуда ни возьмись - пешеход-охранник с фонарём-дубинкой, и по ближайшей дороге свет фар - машина с нарядом едет. Подпустил пешехода поближе - а боец оказался знакомый, дня за три до того виделись на нейтральной территории. Перемолвились, он-то и рассказал, что в здешней географии перемены. В общем, Достика он не нашёл, а уйти от автомобиля в лесу ночью - дело нехитрое.
Однако ж какая надоедливая вещь эти периметры и границы. Только-только нашёл подходящее дерево... Не живое же пилить - а и сухостоя нужных размеров тут не вагон.
четверг, 12 февраля 2015
Отсматривал свежие рецензии - вижу, открывают нам глаза на Андре Жида. И открыли ведь, что характерно:
«Нельзя сказать, хотя это и подразумевается во многих работах, что интерес Жида к Советскому Союзу был не таким уж глубоким, что у него было больше сомнений, чем у других, или он менее других обманывался. Важно отметить, что автор повести «Имморалист» (1902) отвергал буржуазный конформизм и несправедливость всю свою жизнь и, соответственно, был особенно чувствительным к удушающим рамкам ограничений советской культурной и политической жизни во время своего «управляемого» визита в СССР. Однако только этим объяснить его отступничество нельзя. Показательным примером того, как какой-нибудь один фактор из многих мог оказывать решающее влияние на формирование интереса интеллектуалов к советскому коммунизму, являлись гомосексуализм Жида и его надежды на то, что коммунизм наконец освободит сексуальность от социальных ограничений. Этим надеждам гомосексуалов, примкнувших к международному коммунистическому движению, и более широких кругов интеллектуалов-наблюдателей не суждено было сбыться.»
См.: Дэвид-Фокс, М. Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921–1941 годы (Перевод с английского — В. Макарова; научная редакция перевода — М. Долбилов и В. Рыжковский) — М.: Новое литературное обозрение, 2015.
Цит. по: Сергей Простаков. Жид и большевики// Русская Планета. 2014. 2 ноября. См.: rusplt.ru/society/jid-i-bolsheviki-14062.html
«Нельзя сказать, хотя это и подразумевается во многих работах, что интерес Жида к Советскому Союзу был не таким уж глубоким, что у него было больше сомнений, чем у других, или он менее других обманывался. Важно отметить, что автор повести «Имморалист» (1902) отвергал буржуазный конформизм и несправедливость всю свою жизнь и, соответственно, был особенно чувствительным к удушающим рамкам ограничений советской культурной и политической жизни во время своего «управляемого» визита в СССР. Однако только этим объяснить его отступничество нельзя. Показательным примером того, как какой-нибудь один фактор из многих мог оказывать решающее влияние на формирование интереса интеллектуалов к советскому коммунизму, являлись гомосексуализм Жида и его надежды на то, что коммунизм наконец освободит сексуальность от социальных ограничений. Этим надеждам гомосексуалов, примкнувших к международному коммунистическому движению, и более широких кругов интеллектуалов-наблюдателей не суждено было сбыться.»
См.: Дэвид-Фокс, М. Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921–1941 годы (Перевод с английского — В. Макарова; научная редакция перевода — М. Долбилов и В. Рыжковский) — М.: Новое литературное обозрение, 2015.
Цит. по: Сергей Простаков. Жид и большевики// Русская Планета. 2014. 2 ноября. См.: rusplt.ru/society/jid-i-bolsheviki-14062.html
А всё эта коварная библиографическая рубрикация. Подбирал в сетевом каталоге по ключевым словам рубрику для размещения публикации. Набрал слово Work - система радостно выбросила наиболее подходящую рубрику - Sexual Industry and Work. И ничего другого больше нету! В некотором замешательстве попробовал ввести Labour. Слава богу, рубрика Labour Studies в этой библиотеке нашлась. А то хоть вообще текст не размещай - искать-то его по каталогу будут, но найдут не те и подумают явно не о том
00:42
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
00:36
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 11 февраля 2015
14:11
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
14:03
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 10 февраля 2015
19:16
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
«— Сколько нужно фрейдистов, чтобы вкрутить лампочку?
— Два. Один будет вкручивать лампочку, а другой держать пенис... Ой, то есть отца... Ой, то есть лестницу.»
«— Сколько психологов необходимо, чтобы поменять лампочку?
— Достаточно одного, если лампочка готова меняться.»
См.: fishki.net/1305752-o-chem-shutjat-uchenye.html
— Два. Один будет вкручивать лампочку, а другой держать пенис... Ой, то есть отца... Ой, то есть лестницу.»
«— Сколько психологов необходимо, чтобы поменять лампочку?
— Достаточно одного, если лампочка готова меняться.»
См.: fishki.net/1305752-o-chem-shutjat-uchenye.html
понедельник, 09 февраля 2015
«—Это очень напоминает мне «индийскую актрису».
— Что-что? — не понял Бенецианов.
— «Индийскую актрису», — повторил Греков, шаря по карманам в поисках спичек. — Разве не слышал?
— Нет, не слыхал.
— Ну, как же! В свое время на кафедре столько было разговоров об этом…
— Понятия не имею.
— Тогда слушай, — Греков наконец закурил и поудобнее уселся в кресле. — Это было давно, ещё в первые годы революции. Тогда Семён Лазаревич, мой учитель… Ты его помнишь, конечно?
— Разумеется! Чудесный был старик, шутник, весельчак. — Бенецианов тоже сел к столу и взял папиросу.
— Вот-вот! — сказал Греков, подавая спички. — Он и рассказал нам эту историю. Дело было так. Ехал он однажды утром в университет. А кучер его Пантелей — я его до сих пор помню, занозистый был мужичонка — знай себе ворчит на козлах:
— Вот ведь, революцию сделали, и всё должно бы стать по-новому. А как возил тебя в пролётке, так и вожу. Как сидел на этих козлах, так и сижу…
Семен Лазаревич слушал, слушал, да как гаркнет:
— А ну, слезай с козел!
Пантелей соскочил на землю и, ехидно подбоченясь, повернулся к своему седоку:
— А дальше?
— Теперь садись в пролетку!
— Зачем это?
— Садись, тебе говорят!
Пантелей почесал в затылке, буркнул что-то и забрался-таки в тарантас. А Семен Лазаревич вскочил на козлы, взял вожжи и — ну погонять! Пантелей понял, в чём дело, сидит, ухмыляется. Шутка сказать — профессор везёт.
Доехали до университета. Семен Лазаревич соскочил с козел и говорит:
— Теперь ступай на кафедру, да поторопись, через пять минут лекция.
— Чего-чего? — захлопал глазами Пантелей.
— Ничего особенного, — говорит Семен Лазаревич, — я тебя довёз, а ты за меня лекцию отчитай. Хватит на козлах сидеть — революция.
Пантелей туда-сюда, шутник, мол, профессор. А Семен Лазаревич — знаешь, какой он был, в плечах косая сажень — взял его за плечи и прямо в дверь.
— Иди-иди, — говорит, — я не обижусь, как-нибудь сочтёмся. Да тему-то лекции не забудь: «Оптическая индикатриса в кристаллах».
Тут и взмолился наш Пантелей:
— Семен Лазаревич, благодетель, дозволь мне кучером остаться! Христом богом прошу! А эта самая… индийская актриса в крестах, нешто она по мне, да и слов я таких отродясь не слыхивал…»
(с) В.В.Корчагин "Путь к перевалу" (М., 1968)
— Что-что? — не понял Бенецианов.
— «Индийскую актрису», — повторил Греков, шаря по карманам в поисках спичек. — Разве не слышал?
— Нет, не слыхал.
— Ну, как же! В свое время на кафедре столько было разговоров об этом…
— Понятия не имею.
— Тогда слушай, — Греков наконец закурил и поудобнее уселся в кресле. — Это было давно, ещё в первые годы революции. Тогда Семён Лазаревич, мой учитель… Ты его помнишь, конечно?
— Разумеется! Чудесный был старик, шутник, весельчак. — Бенецианов тоже сел к столу и взял папиросу.
— Вот-вот! — сказал Греков, подавая спички. — Он и рассказал нам эту историю. Дело было так. Ехал он однажды утром в университет. А кучер его Пантелей — я его до сих пор помню, занозистый был мужичонка — знай себе ворчит на козлах:
— Вот ведь, революцию сделали, и всё должно бы стать по-новому. А как возил тебя в пролётке, так и вожу. Как сидел на этих козлах, так и сижу…
Семен Лазаревич слушал, слушал, да как гаркнет:
— А ну, слезай с козел!
Пантелей соскочил на землю и, ехидно подбоченясь, повернулся к своему седоку:
— А дальше?
— Теперь садись в пролетку!
— Зачем это?
— Садись, тебе говорят!
Пантелей почесал в затылке, буркнул что-то и забрался-таки в тарантас. А Семен Лазаревич вскочил на козлы, взял вожжи и — ну погонять! Пантелей понял, в чём дело, сидит, ухмыляется. Шутка сказать — профессор везёт.
Доехали до университета. Семен Лазаревич соскочил с козел и говорит:
— Теперь ступай на кафедру, да поторопись, через пять минут лекция.
— Чего-чего? — захлопал глазами Пантелей.
— Ничего особенного, — говорит Семен Лазаревич, — я тебя довёз, а ты за меня лекцию отчитай. Хватит на козлах сидеть — революция.
Пантелей туда-сюда, шутник, мол, профессор. А Семен Лазаревич — знаешь, какой он был, в плечах косая сажень — взял его за плечи и прямо в дверь.
— Иди-иди, — говорит, — я не обижусь, как-нибудь сочтёмся. Да тему-то лекции не забудь: «Оптическая индикатриса в кристаллах».
Тут и взмолился наш Пантелей:
— Семен Лазаревич, благодетель, дозволь мне кучером остаться! Христом богом прошу! А эта самая… индийская актриса в крестах, нешто она по мне, да и слов я таких отродясь не слыхивал…»
(с) В.В.Корчагин "Путь к перевалу" (М., 1968)
16:17
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 07 февраля 2015
Именно с этого момента во мне проснулся интерес к литературе
Точно, это было в пятницу: я вдруг подошёл к книжному шкафу и, что никогда не делал, ласково погладил корешки (книг, конечно же).
После чего, само собой, меня уже неудержимо потянули к себе — с точки зрения композиционной, разумеется, — психологические опусы ранних и экзистенциальные сентенции поздних французов, и я немедленно увлёкся соотношениями парадоксального, ортодоксального и исповедального в прозе, полюбил ненавязчивые парадигмы.
Теперь меня часто можно было наблюдать шляющимся с томиком Паскаля в руке, а также изучающим всякие Авесты Ницше и Фрейда.
Я полюбил приставки и суффиксы,
аффиксы и префиксы,
и особенно корни — их в первую голову.
Всё теперь для меня имело значение, и мир теперь являл собой особую ценность, потому что в нём были слова -
мягкие,
терпкие,
гладкие,
едкие,
колючие,
жгучие,
вкусные,
грустные.
Я даже посещал поэтические семинары.
Там по вечерам собирались поэты и в атмосфере хрупкости душевного устройства слагали вирши.
Следовало при этом их хвалить.
Потому что поэта можно легко убить, сказав, что у него не стихи, а говно.
Нужно было говорить так: «… Образность прозрачных линий не всегда доминирует… эм… я бы сказал… вот…».
(с) Александр Покровский "Бегемот"
Точно, это было в пятницу: я вдруг подошёл к книжному шкафу и, что никогда не делал, ласково погладил корешки (книг, конечно же).
После чего, само собой, меня уже неудержимо потянули к себе — с точки зрения композиционной, разумеется, — психологические опусы ранних и экзистенциальные сентенции поздних французов, и я немедленно увлёкся соотношениями парадоксального, ортодоксального и исповедального в прозе, полюбил ненавязчивые парадигмы.
Теперь меня часто можно было наблюдать шляющимся с томиком Паскаля в руке, а также изучающим всякие Авесты Ницше и Фрейда.
Я полюбил приставки и суффиксы,
аффиксы и префиксы,
и особенно корни — их в первую голову.
Всё теперь для меня имело значение, и мир теперь являл собой особую ценность, потому что в нём были слова -
мягкие,
терпкие,
гладкие,
едкие,
колючие,
жгучие,
вкусные,
грустные.
Я даже посещал поэтические семинары.
Там по вечерам собирались поэты и в атмосфере хрупкости душевного устройства слагали вирши.
Следовало при этом их хвалить.
Потому что поэта можно легко убить, сказав, что у него не стихи, а говно.
Нужно было говорить так: «… Образность прозрачных линий не всегда доминирует… эм… я бы сказал… вот…».
(с) Александр Покровский "Бегемот"
07:56
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра