Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ксантиппа - имя нарицательное:)

Марк Твен так и не написал книг, которые должен был бы написать, и вину за это принято возлагать на его жену. Известно, что она изрядно тиранила мужа. Твен имел обыкновение каждое утро показывать жене то, что он написал накануне, а миссис Клеменс (настоящее имя Марка Твена — Сэмюел Клеменс), вооружившись синим карандашом, начинала вычеркивать все, что казалось ей неприличным. Судя по всему, она была строгим цензором даже по меркам прошлого века. В своей книге «Мой Марк Твен» Уильям Д. Хоуэллс рассказывает, какой поднялся переполох, когда в тексте «Приключений Гекльберри Финна» обнаружилось ужасное выражение. Твен воззвал к Хоуэлсу, и тот признал, что «Гек выразился бы именно так», но одновременно согласился с миссис Клеменс, что печатать это вряд ли нужно. «Чёрт побери» — вот это ужасное выражение.

(с) Дж.Оруэлл "Присяжный забавник" (1943)
См.: www.orwell.ru/library/reviews/twain/russian/r_t...

@темы: книги, Оруэлл, цитаты, Марк Твен

---

Автобиографическое

«Автобиографии можно верить лишь тогда, когда она обнаруживает что-либо постыдное. Человек, изображающий себя положительным, возможно, лжёт, ибо, если смотреть на любую жизнь изнутри, она предстанет просто как сплошная череда поражений.»

(с) Джордж Оруэлл "Привилегия Духовных Пастырей: Заметки о Сальвадоре Дали" (1944)
См.: www.orwell.ru/library/reviews/dali/russian/r_da...

@темы: Оруэлл, цитаты, на думку пробило

---

«За последние полсотни лет произошла огромная перемена в отношениях между врачом и пациентом. Обратившись почти к любому литературному источнику до конца XIX века, вы обнаружите, что больница в них становится в один ряд с тюрьмой, причем, не просто тюрьмой, а стародавней подземной темницей. Больница — прибежище мерзости, пыток и смерти, нечто вроде могильной прихожей или кладбищенских сеней. Никому, если он мало-мальски не бедняк, и в голову не придет отправиться лечиться в такое место. Простые люди на врачевание всегда смотрели с ужасом и трепетом, особенно в начале прошлого века, когда медицинская наука, ничуть не став успешнее, почувствовала себя самоувереннее, чем прежде.

Хирургия, та и вовсе считалась ничем иным как своеобразной ужасной формой садизма, вскрытие, невозможное без посредства похитителей трупов, причислялось к некромантии. Из произведений XIX века легко составить солидную библиотеку литературы ужасов, повествующей о врачах и больницах. Вспомним хотя бы беднягу Георга III, в старческом слабоумии вопящего о пощаде при виде придворных хирургов, собравшихся «кровь ему пустить, пока он в обморок не рухнет»! А вспомните беседы Боба Сойера с Бенджамином Алленом, которые трудно считать только пародией, или картины полевых лазаретов в «La Debacle» и в «Войне и мире», или шокирующее описание ампутации в «Белом жилете» Мелвилла! Даже имена врачей в английской литературе XIX века — Слэшер (Рубака), Карвер (Рубщик), Сойер (Пильщик), Филгрейв (Могильщик) и т. п., — их родовая кличка «костоправы», — они столь же мрачны, сколь и комичны. Традиции антихирургии, пожалуй, лучше всего выражены в поэме Теннисона «Детская больница», написана она, если не ошибаюсь, в 1880-м, но с полным основанием может быть причислена к литературным документам дохлорофор-мовой эпохи. Взгляды, которые воспевает Теннисон в своей поэме, можно объяснить многим. Если вы представите себе, как могла бы выглядеть операция без анестезии, какой она, без сомнения, была, то вряд ли отрешитесь от подозрительного отношения к мотивам людей, решавшихся делать подобные вещи. Ибо кровавые ужасы, столь привлекавшие студентов («Превосходное зрелище, если за дело берется Сла-шер!»), по общему мнению, были почти бесполезны: больной, если не умирал от шока, обычно умирал от гангрены — итог, воспринимавшийся как само собой разумеющееся.
Еще и поныне можно отыскать докторов, чьи мотивы и помыслы вызывают сомнения. Любой, кто долго или часто болел, кто наслушался разговоров студентов-медиков, поймет, что я имею в виду. Однако анестезия стала поворотным пунктом, а дезинфекция — еще одним. Нигде в мире ныне, пожалуй, не увидишь сцены, подобной той, что описана Акселем Мюнце в «Истории Сен-Мишеля». Там зловещий хирург в цилиндре и сюртуке, в залитой кровью и гноем манишке одним и тем же ножом кромсает пациента за пациентом, сваливая отрезанные конечности в кучу около стола. Теперь национальное страхование здоровья частично разделалось даже с идеей, будто пациент-рабочий — это нищий, с которым нет смысла церемониться. Еще в нашем веке сохранялся обычай больших клиник: «бесплатным» пациентам зубы удаляли без «заморозки», они, мол, не платят, а потому зачем им анестезия, — таково было отношение. Сегодня и оно изменилось.

И все же любое учреждение консервирует, долго несет в себе память о собственном прошлом. В казармы по сей день наведывается призрак Киплинга, в мастерскую трудно войти, не вспомнив «Оливера Твиста». Больницы берут свое начало от временных палат, где умирали прокаженные и им подобные. Они развивались как учреждения, где студенты-медики учились своему искусству на телах бедняков. По сей день можно уловить прошлое медицины по характерно безрадостной архитектуре больничных зданий. Я далек от жалоб на лечение, которому меня подвергали в английских больницах, но убежден, что именно здоровый инстинкт заставляет людей держаться по возможности подальше от больниц и особенно — подальше от общих палат. Каким бы ни было правовое положение, совершенно ясно, что когда дело доходит до «подчиняйся дисциплине или убирайся вон», тогда у. вас куда меньше шансов как-то влиять на собственно лечение, значительно меньше уверенности в том, что на вас не опробуют некий фривольный эксперимент.
Великое дело умереть в собственной постели, хотя куда лучше умереть в собственных ботинках. Сколь бы ни велика была доброта и расторопность персонала, в каждой больничной смерти вечно пребудут жестокость или гадость, пребудут в какой-нибудь детали, в мелочах, о которых и говорить-то не стоит, но которые оставляют по себе ужасно болезненные воспоминания, порожденные суетой, спешкой, давкой, бесстрастием места, где каждый день люди умирают среди незнакомцев.
Трепет, страх перед больницами, возможно, до сих пор живут в душах бедняков, да и у всех нас они исчезли совсем-совсем недавно. Черное пятно страха пока не глубоко ушло с поверхности нашего сознания. »

(с) Джордж Оруэлл "Как умирают бедняки" (1946 г.)
См.: www.orwell.ru/library/articles/Poor_Die/russian...

@темы: Оруэлл, медицина, цитаты

---

Дж.Оруэлл про Е.И.Замятина

Всегда было интересно - а пересекались ли как-то (и вообще знали ли друг о друге) авторы двух самых, пожалуй, известных антиутопий ХХ века. Оказалось, да.
И второй вопрос - вся позднесоветская и постсоветская школьная литература (а равно оппозиционная общественная мысль) преподносит обе эти антиутопии как целенаправленно написанную антисоветскую сатиру. Оба автора - гораздо шире и глубже...

Вполне вероятно, однако, что Замятин вовсе и не думал избрать советский режим главной мишенью своей сатиры. Он писал ещё при жизни Ленина и не мог иметь в виду сталинскую диктатуру, а условия в России в 1923 году были явно не такие, чтобы кто-то взбунтовался, считая, что жизнь становится слишком спокойной и благоустроенной. Цель Замятина, видимо, не изобразить конкретную страну, а показать, чем нам грозит машинная цивилизация. Я не читал других его книг, но знаю от Глеба Струве, что он прожил несколько лет в Англии и создал острые сатиры на английскую жизнь. Роман «Мы» явно свидетельствует, что автор определенно тяготел к примитивизму. Арестованный царским правительством в 1906 году, он и в 1922-м, при большевиках, оказался в том же тюремном коридоре той же тюрьмы, поэтому у него не было оснований восхищаться современными ему политическими режимами, но его книга не просто результат озлобления. Это исследование сущности Машины — джинна, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать назад. Такая книга будет достойна внимания, когда появится её английское издание.

(с) Дж.Оруэлл "Рецензия на «МЫ» Е. И. Замятина" (1946)
См.: www.orwell.ru/library/reviews/zamyatin/russian/...

@темы: книги, Оруэлл, цитаты, на думку пробило, утопии и антиутопии

---

О Ганди

Если мы проанализируем психологические мотивы «отказа от привязанностей», то обнаружим желание избежать трудностей и в особенности страданий, сопутствующих любви. Любовь же, как чувственная, так и свободная от чувственности, никогда не бывает лёгкой. Бессмысленно спорить, какой идеал выше, гуманистический или религиозный, поскольку они несовместимы. Просто надо выбрать одно из двух: Бога или Человека, а все «радикалы» и сторонники «прогресса», от умеренных либералов до самых крайних анархистов, в конце концов выбрали Человека.

Всё же пацифизм Ганди в какой-то степени можно рассматривать отдельно, вне связи с остальными положениями его учения. Хотя мотивы этого пацифизма религиозны, Ганди был убежден, что его можно использовать в качестве метода политической борьбы. Позиция Ганди, однако, отличалась от взглядов западных пацифистов. Сатьяграха, впервые осуществленная в Южной Африке, это война без применения силы: чувство ненависти к противнику и причинение физического либо морального ущерба считалось недопустимым, а победа достигалась исключительно мирным путем. Эта тактика основывалась на гражданском неповиновении; проводились массовые демонстрации и забастовки, когда люди ложились на рельсы перед идущим поездом и, не оказывая сопротивления полиции, отказывались разойтись и т. д. Принятый на Западе термин «пассивное сопротивление» по мнению Ганди не передавал сущности движения («сатьяграха» в переводе с гуджарати означает «упорство в истине»).

Во время бурской войны Ганди был санитаром-носильщиком, а когда Англия вступила в 1-ю мировую войну, он вновь выразил готовность послужить империи, ухаживая за ранеными. Решительно осуждая войну и насилие, Ганди честно признавал необходимость принять чью-либо сторону. Центром его политической деятельности было обретение страной национальной независимости, поэтому он никогда не присоединялся к беспомощной лжи тех, кто утверждает, будто во всякой войне обе стороны стоят друг друга и не важно, кто победит.

В отличие от многих западных пацифистов он не боялся щекотливых вопросов. Во время 2-й мировой войны к числу таких вопросов относился следующий: «Как быть с евреями? Если вы против их уничтожения, то как их спасти, не прибегая к военному вмешательству?» Я не припомню ни одного честного ответа, хотя слышал немало увёрток вроде: «Как будто дело в одних евреях!» Как свидетельствует Луис Фишер в книге «Ганди и Сталин», в 1938 году об этом спросили и Ганди, и он ответил, что немецким евреям следует совершить коллективное самоубийство и тем самым «вызвать возмущение всего мира и немецкого народа бесчеловечностью гитлеровского режима». После войны он не отказался от этой точки зрения: евреи всё равно погибли, а могли бы умереть осмысленно. Подобные высказывания немало озадачили даже столь горячего поклонника Ганди, как Фишер. Но Ганди был просто до конца честным. Если у тебя не хватает решимости самому лишить себя жизни, будь готов к тому, что её могут отнять другие. В 1942 году, призывая к ненасильственному сопротивлению японским захватчикам, Ганди знал, что Индии это может стоить несколько миллионов жизней.

(с)Джордж Оруэлл "Размышления о Ганди" (1949)
См.: www.orwell.ru/library/reviews/gandhi/russian/r_...

@темы: Оруэлл, цитаты, на думку пробило

---

Желание обуздать других

Оруэлл начинает с разбора критики Шекспира Толстым, но суждение о насилии и насильственности здесь более общего характера. В самом деле, бывает ведь и "этическое" насилие, и это еще как посмотреть, что тяжелее - когда тебе просто и откровенно заряжают в лоб, или когда гуманно, без применения тяжёлых предметов, сверлят мозг - для твоего же блага, которого ты просто сам еще не понимаешь. Но это не беда, тебе всё сейчас объяснят.

Лев Толстой не был обыкновенным лицемером, как утверждают некоторые, и, возможно, заставил бы себя пойти на еще большие жертвы, если бы на каждом шагу в его жизнь не вмешивались окружающие, особенно жена. С другой стороны, в суждениях о людях, подобных Толстому, опасно основываться на мнении их учеников. Всегда существует возможность или, скорее, вероятность, что один вид эгоизма подменяется у этих людей другим. Толстой отрёкся от богатства, славы и привилегий, отказался от насилия в любых его видах и, поступая так, готов был страдать, но довольно трудно поверить, что он отказался и от идеи обуздания или, по меньшей мере, желания обуздать других. Есть семьи, где отец скажет ребёнку: «Ещё раз так сделаешь — уши надеру», мать же, с глазами полными слёз, возьмёт ребенка на руки и нежно залепечет: «Ну как ты мог, мой родной, сделать такое, не подумав о своей мамочке?» Кто докажет, что во втором случае тиранства меньше, чем в первом?

Принципиальное различие состоит не между существованием и отсутствием насилия, а между существованием и отсутствием желания властвовать. Некоторые убеждены в порочности институтов армии и полиции, но в то же время одержимы нетерпимостью и инквизиторским духом гораздо в большей степени, чем обычные люди, полагающие, что бывают случаи, когда насилие необходимо. Те, кто отвергают насилие, не скажут: «Делайте так, так и так, иначе попадёте в тюрьму», а постараются добраться до вашего сознания и станут диктовать вам ваши мысли в мельчайших подробностях. Течения, подобные пацифизму и анархизму, на первый взгляд предполагающие полный отказ от власти, в значительной степени способствуют формированию привычки навязывать другим свои взгляды. Ведь если вы сторонник течения, лишённого, как вам кажется, обычной грязи, свойственной политике, течения, от которого вы не ждёте для себя никаких материальных выгод, то разве это не означает, что в своих убеждениях вы, безусловно, правы? И чем больше вы осознаёте свою правоту, тем очевиднее, что остальных следует заставить думать точно так же.

(с) Дж.Оруэлл "Лир, Толстой и шут" (1947)
См.: www.orwell.ru/library/essays/lear/russian/r_ltf

@темы: Оруэлл, цитаты, на думку пробило

---

"Школьные годы чудесные" (Оруэлл о школе св.Киприана)

Джордж Оруэлл: О радости детства... (Such, Such Were The Joys) (1939-1948 гг.)
См.: www.orwell.ru/library/essays/joys/russian/r_joy...

Наткнулся на прелюбопытное и скандальное эссе Джорджа Оруэлла - воспоминания о его учёбе в школе Св.Киприана (окончил в 1916 г.). Тёмное это дело - воспоминания о детстве, тем более что пишутся они, как правило, спустя десятки лет после описываемых событий; да и чего там было больше - приятного или не очень - с такой дистанции не оценить. Но кое-какие упоминания и детали всё-таки обращают на себя внимание.

Вот, например:

«Вскоре после прибытия в школу Св. Киприана (не немедленно, лишь недели через две, когда, казалось бы, я уже вписался в школьную рутину), я начал мочиться в постель. Мне было восемь лет, так что это было возвращением к привычке, которую я уже минимум четыре года, как перерос.
Сейчас, насколько я знаю, в том, что ребенок мочится в постель, не видят ничего страшного. Это — нормальная реакция у детей, которых забрали из дома и поместили в непривычную среду. В те же времена это считалось отвратительным преступлением, которое совершается преднамеренно, и которое заслуживает наказания в виде порки. Мне не нужно было объяснять, что это — преступление. Каждую ночь я молился, с истовостью, до тех пор непревзойденной: «Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы я не описался! Боже, молю тебя!», — но на удивление безрезультатно. В некоторые ночи это случалось, а в некоторые — нет. В этом не было волевой или сознательной компоненты. Строго говоря, ты ничего не делал: ты просто просыпался утром, и обнаруживал, что простыня под тобой мокрая, хоть выкручивай.
После второго или третьего проступка, мне дали знать, что в следующий раз меня выпорют, причем предупреждение я получил очень косвенным путем. Однажды вечером, когда мы расходились после чая, миссис Уилкес, жена директора, сидела во главе одного стола, и разговаривала с другой леди, о которой я ничего не знаю, кроме того, что тем вечером она посетила школу. Она была устрашающей, мужеподобной женщиной, одетой в амазонку. Я выходил из комнаты, когда миссис Уилкес позвала меня обратно, будто хотела представить меня посетительнице.
(...)
— Вот мальчик, — произнесла Флип, показывая на меня незнакомой леди, — который каждую ночь писается в постель. Знаешь, что я сделаю, если ты ещё раз описаешься? — спросила она, поворачиваясь ко мне. — Я скажу шестому классу, чтобы они тебя побили.
Незнакомая леди сделала вид, что была невероятно шокирована, и воскликнула: «Я тоже так думаю!». (...) Шестым классом была группа старших ребят с «сильным характером», имеющих право избить малолетку.(...)»

Телесные наказания в британской школе 1910-х гг. - не новость и не сенсация; они и отменены-то не так давно, и Стивен Фрай в своих публикациях 1990-х гг. пишет об этом как о еще недавнем прошлом. Сломали об восьмилетнего мемуариста наездничий кнут или не сломали - тоже, строго говоря, неважно. Но вот "шестой класс"...

Примечание переводчика (Илья Винарский):
Оруэлл написал это эссе после публикации в 1938 году автобиографической повести «Враги обещаний» своего одноклассника по школе Св. Киприана и Итону и многолетнего друга, писателя и литературного критика Сирила Коннолли. Повесть Коннолли также критично описывает школу Св. Киприана, хотя далеко не так отрицательно, как эссе Оруэлла. Тем не менее, Сисели Уилкес («Флип») написала Коннолли письмо, утверждая, что он был несправедлив к ней и к её мужу. К 1960-м годам сам Коннолли признал свою неправоту, и публично раскаялся в том, что он, в частности, «принимал энтузиазм за финансовые мотивы», а после публикации эссе Оруэлла встал на защиту Уилкесов. Современные биографы Оруэлла указывают на других бывших одноклассников писателя, которые вспоминали свои школьные годы совсем в ином ключе, а также на его детские письма домой, и полагают, что описание школы Оруэллом не соответствует действительности, и что ему там было гораздо лучше, чем он это признавал. Учитель Оруэлла и Коннолли в Итоне, впоследствие кембриджский дон А. С. Ф. Гоу, хорошо знавший школу Св. Киприана, утверждал в письме в газету «Санди Таймс» в 1967 году, что описание Оруэллом школы в этом эссе несправедливо, и её ужасы сильно преувеличены, и что Оруэлл написал неправду с подачи Коннолли; Гоу также пытался убедить вдову Оруэлла не публиковать это эссе. Эссе было впервые опубликовано (с изменённым названием школы, именем директора и его жены и других, а также без указания географического местоположения школы) в американском журнале «Партизан ревью» в 1952 году, после смерти Оруэлла. В Великобритании оно было впервые опубликовано в 1968 году в полном собрании эссе, журналистики и писем Оруэлла, после смерти Вогана и Сисели Уилкесов, согласно пожеланиям Оруэлла.

@темы: Оруэлл, цитаты, дневник наблюдений

---

Александр Блок "Пляски смерти"

Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...

Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день труди́тся над докладом.
Присутствие кончается. И вот —
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца — к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем — изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка — дура и супруг — дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музы́кой заглушон...
Он крепко жмет приятельские руки —
Живым, живым казаться должен он!

Лишь у колонны встретится очами
С подругою — она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:

«Усталый друг, мне странно в этом зале». —
«Усталый друг, могила холодна». —
«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена…»

А там — NN уж ищет взором страстным
Его, его — с волнением в крови...
В её лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...

Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...

И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он...
«Как он умён! Как он в меня влюблён!»

В её ушах — нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.

(c) Александр Блок. 19 февраля 1912 г.

См.: Как тяжко мертвецу среди людей (Блок) // Викитека. [2009—2009]. Дата обновления: 12.05.2009. URL: ru.wikisource.org/w/index.php?title=%D0%9A%D0%B...(%D0%91%D0%BB%D0%BE%D0%BA)&oldid=168726 (дата обращения: 12.05.2009).

@темы: стихи, цитаты, Блок

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Download Guoten wib wol uch der eren for free from pleer.com

«Есть два железных занавеса, которые отделяют нас от понимания средневековой музыки»:
Интервью с художественным руководителем фестиваля MUSICA MENSURATA Даниилом Рябчиковым

Флейта — инструмент, которому повезло. От большинства инструментов остались только описания, а средневековых флейт сохранилось три. Они попали в отхожее место и благодаря особым свойствам среды уцелели до наших дней.
— Серьёзно?
— Абсолютно. Как в Новгороде многое сохранилось благодаря болотам, так и флейты XIV века сохранились в нужнике. Это блок-флейты и поперечные флейты, их строй близок к 440 Hz, как ни странно. Самая древняя сохранившаяся флейта сделана из кости лебедя, у Норберта Роденкирхена такая есть: совсем маленький инструмент, его почти не видно в руках, и он свистит в третьей октаве.
(...)

Есть два железных занавеса, которые отделяют нас от понимания средневековой музыки. Первый опустился еще в середине XIV века, когда из-за эпидемий оспы и чумы за двадцать лет вымерла половина населения Европы, волки доходили до Парижа, культура упала… Появились неграмотные певцы и священники. А в XIX веке катком по средневековой музыке прошлись романтики. Из-за них многие рукописи утрачены навечно (растащены, утеряны, сгинули в частных коллекциях), а многие наши представления о Средневековье — романтические бредни, которые, увы, до сих пор никуда не делись, в том числе из наших учебников. Романтики были убеждены, что музыка связана с эмоциями, а в Средневековье считалось, что эмоциональное пение неуместно, музыка — про другое. И драма «Жених» — прекрасный тому пример. В ней много персонажей — Церковь, Судья, Жених, девы, купцы, архангел Гавриил — и буквально четыре мелодии, которые не меняются в зависимости от того, что происходит. Мелодия не несла эмоциональной окраски, у неё другие функции, эмоция должна была рождаться у слушателя. Цель средневековой музыки этическая, а не эстетическая. С другой стороны, музыка существовала как одно из семи свободных искусств, а поэтика была лишь её частью. Тогда не было глагола «прочесть стихи», стихи «пели». Музыкантов увлекали фонетика, размер, обыгрывание тонкостей поэтического текста. В этом и есть кайф.
— Но мы-то окситанским не владеем.
— Обязательно будет перевод. В этих сочинениях важно понимать смысл, и когда мы делали подстрочник, старались, чтобы слова внутри фразы не сдвигались и слушатели могли следить за игрой текста и музыки.

См.: www.colta.ru/articles/music_classic/8807

@темы: цитаты, музыка

---

Правила Свифта:)

И с барышнями поаккуратнее;
мраморные оне, не мраморные, - наше дело стариковское: сиди на солнышке, грейся.
(с) к/ф "Формула любви"

Ещё один прозорливый и наблюдательный мизантроп делится опытом:

Правила, коих мне надлежит держаться в старости:

— Не жениться на молодой.

— Бывать в обществе молодых людей лишь в том случае, если они сами того пожелают. ->
Следствие: хотите меня видеть у себя в гостях - зовите напрямую!

— Не быть брюзгливым, угрюмым или подозрительным.

— Не насмехаться над современными нравами, суждениями, модами, людьми, войной и так далее.

— Не относиться с нежностью к детям, и не подпускать их к себе.

— Не повторять без конца один и тот же рассказ в одной и той же компании.

— Не скряжничать.

— Содержать себя в опрятности и приличии, дабы не закоснеть в нечистоте.

— Не высказывать чрезмерной суровости к молодежи, а, напротив, быть снисходительным к слабостям и заблуждениям юности.

— Не поддаваться влиянию мошенников-слуг и не прислушиваться к их наветам.

— НЕ РАЗДАВАТЬ НАПРАВО И НАЛЕВО СОВЕТЫ И НЕ ДОКУЧАТЬ ТЕМ, КТО В НИХ НЕ НУЖДАЕТСЯ. -> Следствие: буду разговаривать с теми, кто напрямую ко мне обратится!

— Просить добрых людей указывать мне, какие из этих правил я нарушил и какими пренебрёг, дабы я мог исправиться.

— Не говорить много, особливо о самом себе.

— Не хвалиться своей былою красотой, силой, успехами у женского пола и так далее.

— Не слушать льстивых уверений, не воображать, будто меня может полюбить молодая женщина, et eos qui hereditatem captant, odisse aс vitare.

— Не быть самоуверенным и не упорствовать в своей правоте.

— Не задаваться целью выполнить все вышеуказанные правила из опасения, что не удастся выполнить ни одного.

(с)

@темы: цитаты, на думку пробило

---

R.Kipling, "The Roman Centurion's Song"

ПЕСНЯ РИМСКОГО ЦЕНТУРИОНА

Легат, я сегодня ночью узнал - ты идёшь с отрядом своим
В Итиус-порт у прибрежных скал к началу дороги в Рим.
В трюм погрузится дружный строй, армии цвет и честь,
И тут же мой меч поднимет другой... Прикажи мне остаться здесь!

Я отдал Британии сорок лет. Видел Вектис и видел Вал.
У меня, кроме этой, родины нет. И другой я жизни не знал.
В эту ночь я даже не понял сперва, но теперь осознал я весть.
Не смогу я оставить мои острова. Навсегда моя родина здесь.

Здесь достойным мужем знают меня, здесь работу свою выполнял.
Здесь мои дорогие покойники спят. Мой сын... Мой сын и жена.
Здесь счастье и горе, радость и боль, работа, слава и долг.
Я корнями в британскую грязь ушёл. Ну как бы уйти я мог?

Для меня эти воздух, море, поля стали всего родней.
Сможет ли вечной весны земля подобных рождать сыновей?
Дыханье черной декабрьской зимы, а в марте грохот небес.
Налитые солнцем июльский дни и жемчуг туманных завес.

Когда ты войдёшь в Роданиус - оливам с вином поклонись.
И дальше, к стенам Немауза, помчит ваше судно бриз,
К Арелата тройным воротам, но я-то останусь здесь,
Где дубов британских когорта шторма встречает месть.

Ты пройдёшь по дороге Аврелия в солнечном сосняке,
Где лазурное море Тирренское плещется вдалеке.
Но увенчанны лавром товарищи всё же не смогут никак
Забыть аромат боярышника и мокрых кустов орляка.

Мои прошлые дни в Британии (впрочем, как и твои):
Переходы, марши, скитания, с пиктами злые бои.
Лагеря и западный берег, пограничных застав гранит
И центральной равнины вереск, где треть нашей когорты спит.

Легат, я стар и изранен - ты уйдёшь с отрядом своим.
Сорок лет я отдал Британии. Зачем же мне нужен Рим?
Здесь сердце моё и память. Не запятнал я честь.
Как всё это могу оставить? Прикажи мне остаться здесь!


The Roman Centurion's Song
Roman Occupation of Britain, A.D. 300

текст (англ.)

Legate, I had the news last night — my cohort ordered home
By ships to Portus Itius and thence by road to Rome.
I've marched the companies aboard, the arms are stowed below:
Now let another take my sword. Command me not to go!

I've served in Britain forty years, from Vectis to the Wall,
I have none other home than this, nor any life at all.
Last night I did not understand, but, now the hour draws near
That calls me to my native land, I feel that land is here.

Here where men say my name was made, here where my work was done;
Here where my dearest dead are laid— my wif— -my wife and son;
Here where time, custom, grief and toil, age, memory, service, love,
Have rooted me in British soil. Ah, how can I remove?

For me this land, that sea, these airs, those folk and fields surffice.
What purple Southern pomp can match our changeful Northern skies,
Black with December snows unshed or pearled with August haze--
The clanging arch of steel-grey March, or June's long-lighted days?

You'll follow widening Rhodanus till vine an olive lean
Aslant before the sunny breeze that sweeps Nemausus clean
To Arelate's triple gate; but let me linger on,
Here where our stiff-necked British oaks confront Euroclydon!

You'll take the old Aurelian Road through shore-descending pines
Where, blue as any peacock's neck, the Tyrrhene Ocean shines.
You'll go where laurel crowns are won, but--will you e'er forget
The scent of hawthorn in the sun, or bracken in the wet?

Let me work here for Britain's sake--at any task you will--
A marsh to drain, a road to make or native troops to drill.
Some Western camp (I know the Pict) or granite Border keep,
Mid seas of heather derelict, where our old messmates sleep.

Legate, I come to you in tears--My cohort ordered home!
I've served in Britain forty years. What should I do in Rome?
Here is my heart, my soul, my mind— the only life I know.
I cannot leave it all behind. Command me not to go!


См.: samlib.ru/r/rusanow_wladislaw_adolfowich/centur...

© Copyright Киплинг Редьярд (перевод: Русанов Владислав) ([email protected])
Размещен: 21/06/2002, изменен: 23/11/2010.

@темы: Киплинг, стихи, цитаты

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра