Свежая статья на polit.ru
А. Лобин
"Пещерное источниковедение"
polit.ru/article/2012/03/13/medinsky/
(скандал вокруг диссертации на соискание степени доктора исторических наук публициста и экс-депутата Госдумы Владимира Мединского)читать дальше
Скандалы с научными степенями в последнее время не редкость. Сравнительно недавно министр обороны Германии Карл-Теодор цу Гуттенберг, пойманный на плагиате, вынужден был уйти в отставку. Еще не окончен вопрос о плагиате в диссертации губернатора Кировской области Никиты Белых. Некоторое время назад появились заголовки интернет-изданий: «Блоггеры нашли в автореферате диссертации экс-депутата Мединского плагиат!». Научно-публицистический журнал «Актуальная история» опубликовал статью «О плагиате в докторской диссертации В.Р. Мединского», в которой историки привели большое количество примеров заимствований в тексте автореферата Мединского из работ других авторов.
Этих примеров вполне достаточно, чтобы считать автореферат не соответствующим требованиям Положения о порядке присуждения ученых степеней. Но в данной статье я специально не буду затрагивать тему плагиата. Не совсем понятно, как такая работа могла вообще быть рассмотрена и допущена к защите на Ученом совете РГСУ, а затем утверждена в ВАК. Впрочем, обо всем по порядку…
Прежде всего, обратим внимание на заглавие исследования: «Проблемы объективности в освещении российской истории второй половины XV-XVII вв.». Сразу хочется задать вопрос – в освещении истории кем? Отечественными историками (дореволюционными, советскими, современными) или западноевропейскими? Нет, оказывается иностранцами в указанный период! Но оставим этот казус на совести того, кто придумал подобное название, и тех, кто утвердил тему диссертации.
Профессионалу, чтобы оценить качество и уровень работы, достаточно «протестировать» ее с помощью определенных «маркеров». Такими «маркерами» являются применяемая диссертантом методология, использованные источники и литература.
Методологиячитать дальше
Как пишет Мединский, методологической основой исследования «явился сравнительно-исторический анализ». Одно дело – декларировать, другое дело – применять на деле.
В основе историко-сравнительного метода должен лежать принцип историзма и объективности. Когда историк знакомится с источником пятисотлетней давности, то перед ним встает вопрос – насколько адекватно он может воспринимать текст, понимать причины, побудившие автора написать именно таким образом, а не иначе? На исторических факультетах чуть ли не с первого курса учат, что наши предки при совершении определенных действий руководствовались определенными мотивами. Чтобы понять их, необходимо привлекать герменевтику, т.е. методы интерпретации человеческого действия и памятников прошлого.
Если два свидетельства в изложении одного события противоречат друг другу, то нет никаких причин полагаться только на личные эмоции и отдавать предпочтение одному нарративному источнику, и при этом игнорировать другой. В современной медиевистической русистике принято считать, что причина отбора источника и степень доверия к нему должны быть вдумчиво объяснены. Историк сравнивает источники между собой, выявляет степень и уровень их согласованности, противоречий, дополнений и т.д. Это долгая, нудная, но необходимая работа.
Как же поступает В.Р.Мединский? Изучение текста самой диссертации показывает, что компаративистский (сравнительно-исторический) метод … автору диссертации не знаком. Он берет отдельный эпизод из сочинений иностранцев, и сравнивает его с тем, «как должно быть на самом деле», а затем выносит свой вердикт – говорит правду или неправду автор сочинения о России. Мединский оценивает источник с позиций собственных представлений об эпохе и выдает свои субъективные оценки за объективизм. То есть вместо анализа текстов сочинений XV-XVII вв, их списков и изданий, выявления текстуальных заимствований, источников информации, политических воззрений авторов, идеологических составляющих и т.д. диссертант с дилетантской легкостью рассуждает о том, что записки такого-то путешественника «не несут негативной окраски» по отношению к России, а у этого сплошной негатив, тот врет, а этот преувеличивает. Такой подход представляет собой яркое свидетельство наивных представлений Мединского о критике исторического источника. Подобный «ультрапозитивистский» подход, в основе которого лежит «допрос источника с пристрастием», был распространен до первой половины XIX в. Тогда историк, не углубляясь в изучение текстов, для иллюстрации своей концепции выбирал нужные ему записи из повествовательных источников. При этом его мало интересовали вопросы, когда, при каких обстоятельствах и почему появилась та или иная запись о событии, какими мотивами руководствовался автор. Но почти за двести лет историческая наука накопила огромный опыт и сделала большой шаг в развитии методов источниковедения. В современном научном сообществе судить личности и события прошедших веков с колокольни ценностей XXI века антинаучно и бесперспективно.
В работе, где автор собирается анализировать иностранные сочинения, отсутствует классификация источников. Записки, дневники, переписка, отчеты - все в кучу, смешано, перемешано и перепутано.
Новоиспеченный доктор исторических наук Мединский не имеет базового образования историка, но, перефразируя известную фразу, незнание методологии не освобождает от ответственности перед исторической наукой.
Итак, с методологией у диссертанта серьёзные проблемы. Посмотрим на историографический обзор.
Историография и источниковедение
читать дальшеСудя по автореферату и тексту диссертации, автор не разбирается в современной литературе по Россике, поскольку отсутствуют ссылки на основополагающие труды. Где работы западноевропейских исследователей, таких как А.Каппелер, И.Граля, С.Мунд, Т.Отт, Н.Ангерманн, Р.Фречнер? Где работы отечественных историков Е.Ф.Шмурло, И.И.Полосина, А.Л.Хорошкевич, В.Д.Назарова, М.М.Крома, А.И.Филюшкина и прочих (всех перечислять не буду)? Это студенту простительно не знать и не использовать работы указанных авторов, но никак не будущему доктору исторических наук.
Теперь посмотрим, какие источники использует Мединский. Для уровня такой работы как докторская диссертация необходимо использование архивных источников. Диссертант вроде бы ссылается на архивные дела РГАДА, но давайте посмотрим внимательно: «В Фонде 32 РГАДА – Сношения с Австрией и Германией (1488-1599) хранятся материалы, касающиеся визита Н. Поппеля в 1488-1489 гг. (Книга 1)», - пишет В.Р.Мединский. Первая же архивная ссылка меня сильно насторожила. Сразу возникают «неудобные» вопросы - а почему используются только материалы посольства Н. Попеля, а где материалы послов и гонцов Ю. де ла Тура, М. Снупса, Ю. Кантингера, фон Турна и других, которые хранятся там же, в указанной Книге №1? С какой целью автор ссылается на архив и что нового он здесь открыл, если сама посольская книга опубликована в «Памятниках дипломатических сношений» еще в 1851 г.?
Дальше – больше: «При изучении сочинения Матвея Меховского «Трактат о двух Сарматиях» привлекались архивные материалы из двух фондов РГАДА. В Ф.79 (Сношения с Польшей и Литвой) (1431-1600) изучались дела №№ 6, 7, 10, 11, касающиеся заключения мирных договоров до и после взятия Смоленска». Очень хорошо, но упомянутые дела фонда 79 касаются 1560 - 1562 гг (дело 6), 1562 - 1569 гг. (дело 7 - кстати, там, к слову, тысяча двести тридцать восемь листов скорописи), 1575 - 1579 (дело 10), 1579 - 1580 (дело 11). Это Ливонская война, при чем здесь Смоленск?
То же самое можно сказать относительно других «архивных» ссылок: книги 1-2 фонда 32 опубликованы в «Памятниках дипломатических сношений», а книга 1 фонда 35 – в сборнике Императорского русского исторического общества (том 38). И опять видим тот же прием - основная часть документации опубликована, а в автореферате ссылка на издание отсутствует. Да и вообще, как наказы послам, отписки и «речи» вообще соотносятся с темой "Проблемы объективности в освещении российской истории …»? Если указанные материалы посвящены отправлению послов и посланников в Литву и приему ответных посольств, то при чем здесь "взгляд иностранцев"?
Напрашивается вывод: архивные дела Мединский в глаза не видел. Такие «архивные ссылки» может использовать любой, кто откроет путеводитель РГАДА или справочник по посольским книгам Н.М.Рогожина. Лично я сильно сомневаюсь, что диссертант, не имеющий базового исторического образования, читал в подлинниках все дела (подчеркиваю - несколько тысяч страниц скорописи XVI-XVII вв.), якобы использованные в диссертации. Установить достаточно легко – нужно всего лишь посмотреть листы использования архивного дела. Но увы, там мы не найдем искомую фамилию. А ссылается Мединский на архивные дела с одной целью - показать «научную значимость работы».
Таким образом, налицо научная нечистоплотность диссертанта.
Еще один момент – всего известно около двух сотен сочинений иностранцев о России XV-XVII вв. Из всего массива Россики (т.е. сочинений иностранцев о России) переведена лишь небольшая часть, огромное количество работ остается непереведенным по сей день. Следовательно, чтобы дать «комплексное, системное исследование и сформировано целостное представление о восприятии и оценке общей картины повседневной жизни московского общества европейцами» необходимо привлечь малоизвестные и малоизученные трактаты (например, Реннера, Одерборна, Левенклавля, Шмидта, Сарницкого, Бреденбаха и т.д., написанных на немецком, латинском, польском и других языках). Но Мединский использует только переводы, т.е. давно известные науке сочинения. Парадоксально, но факт - в разделах II-VI основного текста диссертации, посвященных сочинениям иностранцев, отсутствуют… иностранные тексты!
Возможно ли, не имея практики работы с архивными документами, не используя основные достижения историографии, игнорируя современные методы исследования добиться новых оригинальных выводов? Я думаю, ответ очевиден.
Если обратиться к основному тексту работы, то в ней можно встретить огромное количество авторских ляпов, заблуждений и ошибочных мнений.
При исследовании западноевропейского нарратива необходимо применять синтез знаний о военном, политическом, социальном, экономическом устройстве государства, о быте, нравах и обычаях его жителей и т.д. Однако критикуя тексты иностранцев-путешественников, Мединский отталкивается не от этих знаний, а от собственных рассуждений, и неоднократно выдает поистине феерические выводы.
Например, автор «ничтоже сумняшеся» откровенно заявляет, «что конные воины, из которых состояло русское войско, никак не могли бегать, им полагалось скакать». В военных вопросах автор совершенно не разбирается, поэтому диссертация пестрит ещё и такими перлами: «в русском войске не было простых солдат, оно состояло из дворян. К тому же царь не вел длительных войн в зимнее время», «У него (Ивана Грозного – А.Л.) на службе состояли иностранные специалисты, которые помогли ему провести военные реформы» и т.д.
Некоторые предположения Мединского вызывают полное недоумение.
«Штаден величал Ивана IV великим князем, однако, в 70-е годы уже многие европейские державы признавали его царский титул, в том числе и император Рудольф. Категорически против нового титула были только Польша и Литва. Это дает право предположить, что Штаден являлся агентом польских кругов, но не самого короля Стефана Батория, поскольку его он называл его ставленником султана, а бывших сторонников короля Сигизмунда II (выделено мной – А.Л.)».
По логике Мединского агентами польских кругов были также папа Римский и крымский хан – они ведь тоже не признавали царского титула! Кроме этого и другие европейские государи, очевидно, также работали на поляков под прикрытием, поскольку в переписке друг с другом они величали Ивана Грозного великим князем Московским.
А вот с реальным шпионом – Альбертом Шлихтингом – у диссертанта вышел настоящий конфуз. Поскольку Шлихтинг негативно отзывался о «московитах», то значит его «Сказание», как и сочинение А.Курбского, переполнено «злобных измышлений и наветов». Помимо этого, пишет Мединский, «…данные биографии Шлихтинга (он рассказал о себе сам) вызывают сомнение в том, что он жил в России и случайно прибыл на территорию Литвы в начале 70-х годов XVI века (выделено мной – А.Л.)».
Мединский предпочитает не анализировать и сопоставить документы, а ограничиться только логическими рассуждениями. Он перечисляет «странности в биографии Шлихтинга» и высказывает предположение, что Шлихтинг «был всего лишь подставным лицом. На самом деле якобы принадлежащее ему «Сказание» было составлено в королевской канцелярии (выделено мной – А.Л.) и преследовало только одну цель – напугать нунция Портико злодеяниями Ивана IV и отговорить ехать в Россию».
Рассуждения Мединского опровергаются документами архива Литовской Метрики, которые обнаружил польский историк Иероним Граля. Привилеи Сигизмунда II Августа и Стефана Батория показывают, что Шлихтинг был реальным польским шпионом (агентом подканцлера А.Воловича) при дворе Ивана Грозного. Он действительно попал в плен к русским под Озерищем («на замку Озерищком будучи против люду неприятельского московского»), а затем был взят переводчиком в Москву, откуда поставлял разведсведения польскому королю («А нам … вернее служил, послом и гонцом нашим о всех справах неприятельских, што ведати мог, певную ведомость давал»). За свои труды «польский Штирлиц» получил в пожизненное пользование село Присёлково. Пример еще раз показывает, что со современной научной литературой диссертант не знаком.
Впрочем, досталось не только немцам, но и англичанам тоже:
«Вообще данные Ченслора о существовании в Русском государстве нищих и бедняков противоречат известиям Барбаро и Контарини о большом количестве продуктов на русских рынках, которые стоят сущие копейки. Многие иностранцы писали, что жизнь простых людей в России сытная, но без излишеств».
Высказывание одного иностранца Мединский опровергает свидетельством другого иностранца. С таким же успехом можно и наоборот сказать: «Вообще данные Барбаро и Контарини о большом количестве продуктов на русских рынках, которые стоят сущие копейки, противоречат известиям Ченслора о существовании в Русском государстве нищих и бедняков». Оцените эквилибристику.
Вообще-то зря Владимир Ростиславович спорит с очевидным - беднейшие слои населения отмечены целым комплексом делопроизводственных документов. Знает ли критик Ченслера, кто такие в русских источниках холопы, закладники, захребетники, половники, калики? По-видимому, нет.
Если бы г-н экс-депутат был знаком с современными исследованиями, то мог бы заметить, что в сочинениях путешественников конца XV- первой половины XVI в. (Контарини, Барбаро, А.Компьенский, Да Колло, П.Йовий, и др.) можно найти идеализацию нравов и противопоставление чистоты «московитов» порокам европейцев. Исследователем О.Ф.Кудрявцевым отмечено, что до Герберштейна авторы часто описывали не реальные нравы жителей России, а те устои, которые хотели бы видеть в Европе.
Но диссертант решил иначе. Метод Мединского - вещать с высоты человека, знающего «как было на самом деле». Зачем ученые головы ломают, чего-то сопоставляют, какие-то слова непонятные используют – «герменевтика», «экзегектика», «просопография»? «На самом деле было так...» - таков главный принцип повествования. Не случайно в каждом из разделов диссертации можно найти до двадцати случаев употребления оборота «на самом деле…».
Откуда же Мединский знает, как было «на самом деле»? Все очень просто – он сопоставляет между собой сообщения разных путешественников. Если иностранец описывает негативные качества русских – то он обязательно врет, а если позитивные - значит пишет исключительно правду, и только правду.
В сочинениях иностранцев первой половины XVI в. можно наблюдать две крайности – идеализацию или очернение нравов, возведение в гипертрофированную оболочку особенностей социально-политической жизни русских. Но совершенно необдуманно современному исследователю мыслить крайностями и без видимых оснований отдавать предпочтение только одному источнику.
Случай Герберштейна
читать дальшеУ читателя может сложиться впечатление, что рецензент, то бишь я, специально отобрал определенные места диссертации для уничижающей критики. Отнюдь, нет. В диссертации можно было бы прокомментировать чуть ли не каждый абзац текста, но я ограничусь в дальнейшем разбором одной главы, которую Мединский вывесил (очевидно, с точки зрения автора, одну из самых удачных в диссертации) для всеобщего обозрения под характерным названием «Фальсификатор Герберштейн» (часть 1, часть 2). Так что любой желающий может ознакомиться с нетленным шедевром исторической мысли.
В качестве основного материала Мединский взял переводы сочинения Герберштейна 1988 и 2007 гг., снабженные подробными комментариями. Но чтобы понять мотивы действий, ментальность и систему ценностей людей позднего Средневековья, к коим можно отнести С.Герберштейна, недостаточно использовать только одно его сочинение. Здесь необходимо привлечь целый комплекс документов (депеши в Империю, особые указания имперского двора и т.д.), как опубликованных (напр. в Fontes rerum austriacarum), так неопубликованных (документы Династического, придворного и государственного архива в Вене). Обо всем этом диссертантом даже не упомянуто.
Обвиняя имперского дипломата во всех смертных грехах, Мединский навешивает на себя мантию прокурора на суде истории. Видите ли, русскую историю Герберштейн передал кратко, сокращал и путал эпизоды из летописей. Здесь вот Добрыню назвал женщиной, здесь Малко Любечанина назвал «Калувча Малый». Только вот невдомек Владимиру Ростиславовичу, что не было у Герберштейна времени и возможности скопировать все летописи и подробно разобраться в них во время пребывания в Москве – из русских хроник он отбирал то, что считал необходимым, интересным для европейского читателя.
Чтобы показать степень заблуждений Мединского, недобросовестности исследования, игнорирования источников, далее я просто приведу несколько примеров из раздела про «фальсификатора» Герберштейна, снабженные моими комментариями.
«Можно предположить, что Герберштейн исказил действительность и в сюжете о Михаиле Глинском. По его утверждению, Василий III обещал отдать Глинскому Смоленск, если тот поможет ему захватить этот город. На самом деле таких сведений ни в одном источнике нет. К тому же вызывает сомнение, что государь был готов отдать стратегически важный город беглому князю из Литвы».
Данное рассуждение выглядит, по крайней мере, странным – если бы Мединский обратился к источникам, то смог бы с удивлением обнаружить, что ничего Герберштейн в этом эпизоде не исказил, а просто передал те сведения, которыми обладал. Подобная информация отражена как в разведдонесениях орденских комтуров (напр., донесение от 3 сентября 1514 г. фон Швабена), так и в немецких «летучих листах».
Далее Мединский критикует Герберштейна за неверное изложение хронологии событий от взятия Смоленска до Оршанской битвы, потому как в «Ермолинской летописи данные события описаны иначе». По Герберштейну Василий III, «узнав о разгроме под Оршей, покинул Смоленск и бежал в Москву», а по русской летописи государь отъехал в столицу до битвы, сразу после взятия Смоленска.
Если бы г-н Мединский был внимателен к источникам, то мог бы заметить, что хронология спутана как раз в Ермолинской летописи: «септеврия 10 дня поиде князь великий на Москву», а битва, как известно, состоялась 8 сентября – летописец по ошибке отнес ее к моменту после отъезда Василия III в Москву.
Вот абзац, в котором опять-таки достается Герберштейну:
«Характерным примером является странный герб Василия III на гравюрах в «Записках». Георгий Победоносец почему-то изображен на нем голым, хотя на русских иконах этот святой всегда был в красивой одежде витязя с развевающимся плащом. Таким он, вероятнее всего, был и на великокняжеском гербе. Но Герберштейн его представил иначе, с явным глумлением над русским государем, поскольку ему, очевидно, было известно, что на Руси в это время вообще не изображали людей в голом виде».
Чтобы сделать столь смелые заключения, необходимо проанализировать сохранившиеся прикладные и подвесные печати Василия III на актах, «перелопатить» каталоги монет 1505-1533 гг., наконец, обратиться к фундаментальным исследованиям по данной проблематике. Но ведь это так сложно – корпеть в архивах и библиотеках с лупой в руках, изучат эволюцию государских эмблем, проще исходить в рассуждениях из собственных представлений «как должно быть». То есть Мединский не опирается на данные вспомогательных исторических дисциплин, таких как геральдика, сфрагистика и нумизматика, а начинает «рубить с плеча», отчего в очередной раз может быть обвинен в научном невежестве.
Во-первых, гравюру делал не Герберштейн, а Г.Вейгель по описаниям барона – гравер de visu не представлял, как выглядела гербовая эмблема, и развернул всадника, поскольку по правилам европейской геральдики ему, выражаясь словами Мединского, «полагалось скакать» в правую геральдическую сторону. В русском варианте всадник скакал в «неправильную» левую сторону.
Во-вторых, я думаю, для Мединского будет откровением, что изображенного на печатях всадника даже современники не именовали Георгием Победоносцем. В документах он именуется следующим образом: «ездец», «всадник на коне, под конем змия», «всадник, колет змия», «змееборец», «человек на коне», «государь на аргамаке» и т.д. Таким образом, вооруженного всадника воспринимали как князя, а позднее – царя. На некоторых ранних эмблемах под ногами коня изображался татарский знак «плетенка». Возникновение этого, как считает Надежда Соболева, змееборческого сюжета в русских княжествах совпадает со временем, последовавшим за победой Дмитрия Донского на Куликовом поле. С Георгием Победоносцем на гербе (не путать с иконой!) всадник стал олицетворяться значительно позднее.
В-третьих, исследованиями Соболевой и М.Агоштон практически доказано, что матрицы для печатей российских государей делали итальянцы, работавшие в Москве. На это указывают следующие признаки: отсутствие нимба, копье охватывают обе руки, наконечник поражает дракона в шею, а не в глотку, как в современных русских вариантах «Чуда о змие». В изображении «ездеца», отличающейся от русской иконописной трактовки Георгия Победоносца подчеркнута физическая мощь человека, также. Именно поэтому «ездец» более всего напоминает произведения западноевропейского ренессансного искусства. Может показаться, что на некоторых 4-см прикладных печатях грамот Василия III всадник изображен с обнаженным торсом. Вот вам, как говорится, и «обнаженка».
Таким образом, только в одном абзаце мы находим несколько вопиющих ошибок. Но его комментирование занимает в разы больший объем.
Прокомментируем еще несколько абзацев из диссертации.
«Маловероятны и данные Герберштейна о том, что Елена Глинская сразу после смерти мужа сделала своим любовником князя И.Ф. Овчину-Оболенского. …. К тому же известно, что князь был женат».
Отрадно, что Владимир Ростиславович пытается отстоять честь конюшего и великой княгини. Но вынужден его расстроить. Уже зимой 1535 г. литовской стороне из показаний русских пленных стало известно о близости конюшего к великой княгине, которые зафиксированы в донесениях секретаря Николая Нипшица и разведдонесениях других лиц. В них говорится, что И.Ф.Овчина-Оболенский на государевом ложе «выполняет вместо мужа супружеские обязанности». Как видим, Сигизмунд всего лишь же записал ходившие в Москве слухи.
Итак, по мнению Мединского, клеврет и фальсификатор Герберштейн все исказил, перепутал и насочинял. Но что же он описал верно?
«Достоверным можно считать лишь описание Герберштейном русского войска, вооружения воинов и способов ведения военных действий (правда, пехотинцев он почему-то назвал «всяким сбродом»). Правда, пехоты в русском войске в это время почти не было. Первые стрелецкие отряды появились только при Иване Грозном».
Любой исследователь, соприкасавшийся со средневековой антропологией, знает, что с точки зрения благородного европейца того времени пехотинцы действительно считались сбродом. “Die Dattern und Landsknechte” («[всякий] сброд и пехотинцы») - так описывал передовые построения русских в битве с ливонцами в 1502 г. один из комтуров Немецкого ордена.
Да и вообще, вопросы с пехотой могли бы отпасть, если бы Владимир Ростиславович прочитал хотя бы что-то по теме, например монографию профессора СПбГУ Ю.Г.Алексеева «Походы русских войск при Иване III». Но увы…
По логике Мединского, Герберштейн должен был за несколько месяцев нахождения в Москве подробно, без ошибок, законспектировать русские летописи и законодательные акты. Помимо этого посол должен был просеять через фильтр критического анализа все слухи, ходившие в Москве. Кроме этого Герберштейн обязан был правильно и верно отобразить русский быт, нравы, обычаи, церемонии. Причем достоверность, по мнению диссертанта, заключается исключительно в позитивном описании России, без рассказов о жестокости и коварства, о пьянстве и склонности к тирании и т.д. И лишь в этом случае сочинение Герберштейна, по мнению Мединского, может быть признано достоверным. А поскольку «австриец» этого не сделал, то, делает «окончательный вывод» Владимир Ростиславович, произведение имперского дипломата «не может рассматриваться в качестве достоверного источника о Русском государстве».
Неутешительные выводы
читать дальше«Осуществленный диссертантом источниковедческий анализ», пишет Мединский, выявил поразительное открытие, оказывается «один и тот же источник может содержать и достоверные и недостоверные сведения по различным вопросам». Удивительные слова, ничего не скажешь, вполне достойные крылатого выражения Остапа Бендера в «Клубе четырех коней»: «Одни из вас играют хорошо, другие играют плохо. И никакие лекции не изменят этого соотношения сил».
Не хочется разочаровывать диссертанта, но его «вывод» – это аксиома, известная любому первокурснику истфака.
Мне вполне понятны мотивы Владимира Ростиславовича написать по-быстрому «научное исследование». Мне также вполне понятно его желание защититься в непрофильном вузе, выбрав себе в оппоненты историков (А.Ю.Борисов, В.М.Лавров, Б.К. Гасанов), чьи научные интересы находятся слишком далеко от рассматриваемой темы. Мне даже понятен сам процесс написания т.н. «диссертации на соискание ученой степени доктора наук»: Мединский прочитал несколько переведенных на русский язык записок иностранцев, отметил противоречие и несоответствие сведений с тем, что он знает, и бросился разоблачать «фальсификатора Герберштейна», а заодно и других иностранцев. Но мне непонятно одно - как такая диссертация могла пройти все согласования в Ученом совете, куда смотрели оппоненты и ведущая организация, куда смотрел «научный консультант»?
Мне непонятно, почему диссертанту, не имеющему базового исторического образования, никто не объяснил ущербность и ошибочность дилетантского подхода к источникам.
Ни научный консультант, ни его «коллеги по цеху», ни оппоненты – неужели никто не остановил и не направил в нужное русло? В итоге мы имеем не научное исследование, а некий наукообразный суррогат на уровне курсовой (правда, весьма объемной) студента 1 или 2 курса.
В основе диссертации лежит не современная методика, отличающиеся новизной, а полное незнание. Незнание реалий эпохи, незнание основ социально-экономического положения, незнание внешней политики Российского государства. Ведь историк, взявшийся изучать источники волей-неволей должен погружаться в различные сферы исторического исследования – в области военную, экономическую, политическую, - и применять при этом весь спектр имеющихся методик. Если тема, к примеру, затрагивает «по касательной» эволюцию гербов, то необходимо поднимать материалы по геральдике и сфрагистике; если историк сталкивается с вопросами военной организации Русского государства, то надо «погружаться» в проблемы военного дела и т.д.
Желание порассуждать о вопросах за пределами своих познаний выдает в В.Р.Мединском «синдром первокурсника». Когда студент пишет курсовую, он пытается своими силами показать свою «крутизну», покрывая свое незнание смелыми фантастическими откровениями. Научный руководитель, конечно же, со временем наставляет его на путь истинный, если он, конечно, хороший научный руководитель. Но здесь, извините, докторская диссертация...
Диссертант часто впадает в крайности, и самым что ни на есть варварским образом делит источники (а не сведения в них) на «достоверные и недостоверные». Между тем всякому первокурснику исторического факультета известно, что любому нарративному памятнику свойственно субъективное восприятие действительности, так как путешественники писали на основании увиденного, всевозможных слухов, рассказов, неправильного понимания из-за разных культур; где-то приукрашивали, где-то преуменьшали, путали имена, события, даты. Я открою «секрет» диссертанту:
этим «грешат» абсолютно все повествовательные источники.
Итак, в работе отсутствует самостоятельное научное исследование. Дилетантского «на самом деле», «как должно быть» - хоть отбавляй. Текст скорее представляет собой наглядный образец «пещерного источниковедения».
В любой диссертации можно найти недочеты. Но в ней не должно быть ничего дилетантского. Как учит известный историк, профессор СПбГУ Ю.Г.Алексеев, «научный труд может быть написан каким угодно языком, но он должен обязательно нести новизну». А диссертация В.Р.Мединского никакой новизны не несет.
Научная репутация – дорогого стоит. Признание в научном сообществе завоевывают годами, а потерять можно за секунду. Лично я не испытываю к г-ну Мединскому никаких симпатий и антипатий. Его право отстаивать на политической арене какие-то взгляды, ценности. Но имеет ли он право писать такие исторические труды, которые должны признаваться за научные?
Хотелось бы закончить данный текст словами И.П. Павлова, которые часто приводили мои учителя: "Изучите азы науки прежде, чем попытаться взойти на ее вершины. Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущего. Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний хоть бы и самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь — он неизбежно лопнет, и ничего кроме конфуза у вас не останется".
P.S. В последнее время все чаще и чаще ставится вопрос о реформировании системы аттестации и функций Высшей аттестационной комиссии (ВАК). Может быть действительно пора?
А. Лобин
"Пещерное источниковедение"
polit.ru/article/2012/03/13/medinsky/
(скандал вокруг диссертации на соискание степени доктора исторических наук публициста и экс-депутата Госдумы Владимира Мединского)читать дальше
Скандалы с научными степенями в последнее время не редкость. Сравнительно недавно министр обороны Германии Карл-Теодор цу Гуттенберг, пойманный на плагиате, вынужден был уйти в отставку. Еще не окончен вопрос о плагиате в диссертации губернатора Кировской области Никиты Белых. Некоторое время назад появились заголовки интернет-изданий: «Блоггеры нашли в автореферате диссертации экс-депутата Мединского плагиат!». Научно-публицистический журнал «Актуальная история» опубликовал статью «О плагиате в докторской диссертации В.Р. Мединского», в которой историки привели большое количество примеров заимствований в тексте автореферата Мединского из работ других авторов.
Этих примеров вполне достаточно, чтобы считать автореферат не соответствующим требованиям Положения о порядке присуждения ученых степеней. Но в данной статье я специально не буду затрагивать тему плагиата. Не совсем понятно, как такая работа могла вообще быть рассмотрена и допущена к защите на Ученом совете РГСУ, а затем утверждена в ВАК. Впрочем, обо всем по порядку…
Прежде всего, обратим внимание на заглавие исследования: «Проблемы объективности в освещении российской истории второй половины XV-XVII вв.». Сразу хочется задать вопрос – в освещении истории кем? Отечественными историками (дореволюционными, советскими, современными) или западноевропейскими? Нет, оказывается иностранцами в указанный период! Но оставим этот казус на совести того, кто придумал подобное название, и тех, кто утвердил тему диссертации.
Профессионалу, чтобы оценить качество и уровень работы, достаточно «протестировать» ее с помощью определенных «маркеров». Такими «маркерами» являются применяемая диссертантом методология, использованные источники и литература.
Методологиячитать дальше
Как пишет Мединский, методологической основой исследования «явился сравнительно-исторический анализ». Одно дело – декларировать, другое дело – применять на деле.
В основе историко-сравнительного метода должен лежать принцип историзма и объективности. Когда историк знакомится с источником пятисотлетней давности, то перед ним встает вопрос – насколько адекватно он может воспринимать текст, понимать причины, побудившие автора написать именно таким образом, а не иначе? На исторических факультетах чуть ли не с первого курса учат, что наши предки при совершении определенных действий руководствовались определенными мотивами. Чтобы понять их, необходимо привлекать герменевтику, т.е. методы интерпретации человеческого действия и памятников прошлого.
Если два свидетельства в изложении одного события противоречат друг другу, то нет никаких причин полагаться только на личные эмоции и отдавать предпочтение одному нарративному источнику, и при этом игнорировать другой. В современной медиевистической русистике принято считать, что причина отбора источника и степень доверия к нему должны быть вдумчиво объяснены. Историк сравнивает источники между собой, выявляет степень и уровень их согласованности, противоречий, дополнений и т.д. Это долгая, нудная, но необходимая работа.
Как же поступает В.Р.Мединский? Изучение текста самой диссертации показывает, что компаративистский (сравнительно-исторический) метод … автору диссертации не знаком. Он берет отдельный эпизод из сочинений иностранцев, и сравнивает его с тем, «как должно быть на самом деле», а затем выносит свой вердикт – говорит правду или неправду автор сочинения о России. Мединский оценивает источник с позиций собственных представлений об эпохе и выдает свои субъективные оценки за объективизм. То есть вместо анализа текстов сочинений XV-XVII вв, их списков и изданий, выявления текстуальных заимствований, источников информации, политических воззрений авторов, идеологических составляющих и т.д. диссертант с дилетантской легкостью рассуждает о том, что записки такого-то путешественника «не несут негативной окраски» по отношению к России, а у этого сплошной негатив, тот врет, а этот преувеличивает. Такой подход представляет собой яркое свидетельство наивных представлений Мединского о критике исторического источника. Подобный «ультрапозитивистский» подход, в основе которого лежит «допрос источника с пристрастием», был распространен до первой половины XIX в. Тогда историк, не углубляясь в изучение текстов, для иллюстрации своей концепции выбирал нужные ему записи из повествовательных источников. При этом его мало интересовали вопросы, когда, при каких обстоятельствах и почему появилась та или иная запись о событии, какими мотивами руководствовался автор. Но почти за двести лет историческая наука накопила огромный опыт и сделала большой шаг в развитии методов источниковедения. В современном научном сообществе судить личности и события прошедших веков с колокольни ценностей XXI века антинаучно и бесперспективно.
В работе, где автор собирается анализировать иностранные сочинения, отсутствует классификация источников. Записки, дневники, переписка, отчеты - все в кучу, смешано, перемешано и перепутано.
Новоиспеченный доктор исторических наук Мединский не имеет базового образования историка, но, перефразируя известную фразу, незнание методологии не освобождает от ответственности перед исторической наукой.
Итак, с методологией у диссертанта серьёзные проблемы. Посмотрим на историографический обзор.
Историография и источниковедение
читать дальшеСудя по автореферату и тексту диссертации, автор не разбирается в современной литературе по Россике, поскольку отсутствуют ссылки на основополагающие труды. Где работы западноевропейских исследователей, таких как А.Каппелер, И.Граля, С.Мунд, Т.Отт, Н.Ангерманн, Р.Фречнер? Где работы отечественных историков Е.Ф.Шмурло, И.И.Полосина, А.Л.Хорошкевич, В.Д.Назарова, М.М.Крома, А.И.Филюшкина и прочих (всех перечислять не буду)? Это студенту простительно не знать и не использовать работы указанных авторов, но никак не будущему доктору исторических наук.
Теперь посмотрим, какие источники использует Мединский. Для уровня такой работы как докторская диссертация необходимо использование архивных источников. Диссертант вроде бы ссылается на архивные дела РГАДА, но давайте посмотрим внимательно: «В Фонде 32 РГАДА – Сношения с Австрией и Германией (1488-1599) хранятся материалы, касающиеся визита Н. Поппеля в 1488-1489 гг. (Книга 1)», - пишет В.Р.Мединский. Первая же архивная ссылка меня сильно насторожила. Сразу возникают «неудобные» вопросы - а почему используются только материалы посольства Н. Попеля, а где материалы послов и гонцов Ю. де ла Тура, М. Снупса, Ю. Кантингера, фон Турна и других, которые хранятся там же, в указанной Книге №1? С какой целью автор ссылается на архив и что нового он здесь открыл, если сама посольская книга опубликована в «Памятниках дипломатических сношений» еще в 1851 г.?
Дальше – больше: «При изучении сочинения Матвея Меховского «Трактат о двух Сарматиях» привлекались архивные материалы из двух фондов РГАДА. В Ф.79 (Сношения с Польшей и Литвой) (1431-1600) изучались дела №№ 6, 7, 10, 11, касающиеся заключения мирных договоров до и после взятия Смоленска». Очень хорошо, но упомянутые дела фонда 79 касаются 1560 - 1562 гг (дело 6), 1562 - 1569 гг. (дело 7 - кстати, там, к слову, тысяча двести тридцать восемь листов скорописи), 1575 - 1579 (дело 10), 1579 - 1580 (дело 11). Это Ливонская война, при чем здесь Смоленск?
То же самое можно сказать относительно других «архивных» ссылок: книги 1-2 фонда 32 опубликованы в «Памятниках дипломатических сношений», а книга 1 фонда 35 – в сборнике Императорского русского исторического общества (том 38). И опять видим тот же прием - основная часть документации опубликована, а в автореферате ссылка на издание отсутствует. Да и вообще, как наказы послам, отписки и «речи» вообще соотносятся с темой "Проблемы объективности в освещении российской истории …»? Если указанные материалы посвящены отправлению послов и посланников в Литву и приему ответных посольств, то при чем здесь "взгляд иностранцев"?
Напрашивается вывод: архивные дела Мединский в глаза не видел. Такие «архивные ссылки» может использовать любой, кто откроет путеводитель РГАДА или справочник по посольским книгам Н.М.Рогожина. Лично я сильно сомневаюсь, что диссертант, не имеющий базового исторического образования, читал в подлинниках все дела (подчеркиваю - несколько тысяч страниц скорописи XVI-XVII вв.), якобы использованные в диссертации. Установить достаточно легко – нужно всего лишь посмотреть листы использования архивного дела. Но увы, там мы не найдем искомую фамилию. А ссылается Мединский на архивные дела с одной целью - показать «научную значимость работы».
Таким образом, налицо научная нечистоплотность диссертанта.
Еще один момент – всего известно около двух сотен сочинений иностранцев о России XV-XVII вв. Из всего массива Россики (т.е. сочинений иностранцев о России) переведена лишь небольшая часть, огромное количество работ остается непереведенным по сей день. Следовательно, чтобы дать «комплексное, системное исследование и сформировано целостное представление о восприятии и оценке общей картины повседневной жизни московского общества европейцами» необходимо привлечь малоизвестные и малоизученные трактаты (например, Реннера, Одерборна, Левенклавля, Шмидта, Сарницкого, Бреденбаха и т.д., написанных на немецком, латинском, польском и других языках). Но Мединский использует только переводы, т.е. давно известные науке сочинения. Парадоксально, но факт - в разделах II-VI основного текста диссертации, посвященных сочинениям иностранцев, отсутствуют… иностранные тексты!
Возможно ли, не имея практики работы с архивными документами, не используя основные достижения историографии, игнорируя современные методы исследования добиться новых оригинальных выводов? Я думаю, ответ очевиден.
Если обратиться к основному тексту работы, то в ней можно встретить огромное количество авторских ляпов, заблуждений и ошибочных мнений.
При исследовании западноевропейского нарратива необходимо применять синтез знаний о военном, политическом, социальном, экономическом устройстве государства, о быте, нравах и обычаях его жителей и т.д. Однако критикуя тексты иностранцев-путешественников, Мединский отталкивается не от этих знаний, а от собственных рассуждений, и неоднократно выдает поистине феерические выводы.
Например, автор «ничтоже сумняшеся» откровенно заявляет, «что конные воины, из которых состояло русское войско, никак не могли бегать, им полагалось скакать». В военных вопросах автор совершенно не разбирается, поэтому диссертация пестрит ещё и такими перлами: «в русском войске не было простых солдат, оно состояло из дворян. К тому же царь не вел длительных войн в зимнее время», «У него (Ивана Грозного – А.Л.) на службе состояли иностранные специалисты, которые помогли ему провести военные реформы» и т.д.
Некоторые предположения Мединского вызывают полное недоумение.
«Штаден величал Ивана IV великим князем, однако, в 70-е годы уже многие европейские державы признавали его царский титул, в том числе и император Рудольф. Категорически против нового титула были только Польша и Литва. Это дает право предположить, что Штаден являлся агентом польских кругов, но не самого короля Стефана Батория, поскольку его он называл его ставленником султана, а бывших сторонников короля Сигизмунда II (выделено мной – А.Л.)».
По логике Мединского агентами польских кругов были также папа Римский и крымский хан – они ведь тоже не признавали царского титула! Кроме этого и другие европейские государи, очевидно, также работали на поляков под прикрытием, поскольку в переписке друг с другом они величали Ивана Грозного великим князем Московским.
А вот с реальным шпионом – Альбертом Шлихтингом – у диссертанта вышел настоящий конфуз. Поскольку Шлихтинг негативно отзывался о «московитах», то значит его «Сказание», как и сочинение А.Курбского, переполнено «злобных измышлений и наветов». Помимо этого, пишет Мединский, «…данные биографии Шлихтинга (он рассказал о себе сам) вызывают сомнение в том, что он жил в России и случайно прибыл на территорию Литвы в начале 70-х годов XVI века (выделено мной – А.Л.)».
Мединский предпочитает не анализировать и сопоставить документы, а ограничиться только логическими рассуждениями. Он перечисляет «странности в биографии Шлихтинга» и высказывает предположение, что Шлихтинг «был всего лишь подставным лицом. На самом деле якобы принадлежащее ему «Сказание» было составлено в королевской канцелярии (выделено мной – А.Л.) и преследовало только одну цель – напугать нунция Портико злодеяниями Ивана IV и отговорить ехать в Россию».
Рассуждения Мединского опровергаются документами архива Литовской Метрики, которые обнаружил польский историк Иероним Граля. Привилеи Сигизмунда II Августа и Стефана Батория показывают, что Шлихтинг был реальным польским шпионом (агентом подканцлера А.Воловича) при дворе Ивана Грозного. Он действительно попал в плен к русским под Озерищем («на замку Озерищком будучи против люду неприятельского московского»), а затем был взят переводчиком в Москву, откуда поставлял разведсведения польскому королю («А нам … вернее служил, послом и гонцом нашим о всех справах неприятельских, што ведати мог, певную ведомость давал»). За свои труды «польский Штирлиц» получил в пожизненное пользование село Присёлково. Пример еще раз показывает, что со современной научной литературой диссертант не знаком.
Впрочем, досталось не только немцам, но и англичанам тоже:
«Вообще данные Ченслора о существовании в Русском государстве нищих и бедняков противоречат известиям Барбаро и Контарини о большом количестве продуктов на русских рынках, которые стоят сущие копейки. Многие иностранцы писали, что жизнь простых людей в России сытная, но без излишеств».
Высказывание одного иностранца Мединский опровергает свидетельством другого иностранца. С таким же успехом можно и наоборот сказать: «Вообще данные Барбаро и Контарини о большом количестве продуктов на русских рынках, которые стоят сущие копейки, противоречат известиям Ченслора о существовании в Русском государстве нищих и бедняков». Оцените эквилибристику.
Вообще-то зря Владимир Ростиславович спорит с очевидным - беднейшие слои населения отмечены целым комплексом делопроизводственных документов. Знает ли критик Ченслера, кто такие в русских источниках холопы, закладники, захребетники, половники, калики? По-видимому, нет.
Если бы г-н экс-депутат был знаком с современными исследованиями, то мог бы заметить, что в сочинениях путешественников конца XV- первой половины XVI в. (Контарини, Барбаро, А.Компьенский, Да Колло, П.Йовий, и др.) можно найти идеализацию нравов и противопоставление чистоты «московитов» порокам европейцев. Исследователем О.Ф.Кудрявцевым отмечено, что до Герберштейна авторы часто описывали не реальные нравы жителей России, а те устои, которые хотели бы видеть в Европе.
Но диссертант решил иначе. Метод Мединского - вещать с высоты человека, знающего «как было на самом деле». Зачем ученые головы ломают, чего-то сопоставляют, какие-то слова непонятные используют – «герменевтика», «экзегектика», «просопография»? «На самом деле было так...» - таков главный принцип повествования. Не случайно в каждом из разделов диссертации можно найти до двадцати случаев употребления оборота «на самом деле…».
Откуда же Мединский знает, как было «на самом деле»? Все очень просто – он сопоставляет между собой сообщения разных путешественников. Если иностранец описывает негативные качества русских – то он обязательно врет, а если позитивные - значит пишет исключительно правду, и только правду.
В сочинениях иностранцев первой половины XVI в. можно наблюдать две крайности – идеализацию или очернение нравов, возведение в гипертрофированную оболочку особенностей социально-политической жизни русских. Но совершенно необдуманно современному исследователю мыслить крайностями и без видимых оснований отдавать предпочтение только одному источнику.
Случай Герберштейна
читать дальшеУ читателя может сложиться впечатление, что рецензент, то бишь я, специально отобрал определенные места диссертации для уничижающей критики. Отнюдь, нет. В диссертации можно было бы прокомментировать чуть ли не каждый абзац текста, но я ограничусь в дальнейшем разбором одной главы, которую Мединский вывесил (очевидно, с точки зрения автора, одну из самых удачных в диссертации) для всеобщего обозрения под характерным названием «Фальсификатор Герберштейн» (часть 1, часть 2). Так что любой желающий может ознакомиться с нетленным шедевром исторической мысли.
В качестве основного материала Мединский взял переводы сочинения Герберштейна 1988 и 2007 гг., снабженные подробными комментариями. Но чтобы понять мотивы действий, ментальность и систему ценностей людей позднего Средневековья, к коим можно отнести С.Герберштейна, недостаточно использовать только одно его сочинение. Здесь необходимо привлечь целый комплекс документов (депеши в Империю, особые указания имперского двора и т.д.), как опубликованных (напр. в Fontes rerum austriacarum), так неопубликованных (документы Династического, придворного и государственного архива в Вене). Обо всем этом диссертантом даже не упомянуто.
Обвиняя имперского дипломата во всех смертных грехах, Мединский навешивает на себя мантию прокурора на суде истории. Видите ли, русскую историю Герберштейн передал кратко, сокращал и путал эпизоды из летописей. Здесь вот Добрыню назвал женщиной, здесь Малко Любечанина назвал «Калувча Малый». Только вот невдомек Владимиру Ростиславовичу, что не было у Герберштейна времени и возможности скопировать все летописи и подробно разобраться в них во время пребывания в Москве – из русских хроник он отбирал то, что считал необходимым, интересным для европейского читателя.
Чтобы показать степень заблуждений Мединского, недобросовестности исследования, игнорирования источников, далее я просто приведу несколько примеров из раздела про «фальсификатора» Герберштейна, снабженные моими комментариями.
«Можно предположить, что Герберштейн исказил действительность и в сюжете о Михаиле Глинском. По его утверждению, Василий III обещал отдать Глинскому Смоленск, если тот поможет ему захватить этот город. На самом деле таких сведений ни в одном источнике нет. К тому же вызывает сомнение, что государь был готов отдать стратегически важный город беглому князю из Литвы».
Данное рассуждение выглядит, по крайней мере, странным – если бы Мединский обратился к источникам, то смог бы с удивлением обнаружить, что ничего Герберштейн в этом эпизоде не исказил, а просто передал те сведения, которыми обладал. Подобная информация отражена как в разведдонесениях орденских комтуров (напр., донесение от 3 сентября 1514 г. фон Швабена), так и в немецких «летучих листах».
Далее Мединский критикует Герберштейна за неверное изложение хронологии событий от взятия Смоленска до Оршанской битвы, потому как в «Ермолинской летописи данные события описаны иначе». По Герберштейну Василий III, «узнав о разгроме под Оршей, покинул Смоленск и бежал в Москву», а по русской летописи государь отъехал в столицу до битвы, сразу после взятия Смоленска.
Если бы г-н Мединский был внимателен к источникам, то мог бы заметить, что хронология спутана как раз в Ермолинской летописи: «септеврия 10 дня поиде князь великий на Москву», а битва, как известно, состоялась 8 сентября – летописец по ошибке отнес ее к моменту после отъезда Василия III в Москву.
Вот абзац, в котором опять-таки достается Герберштейну:
«Характерным примером является странный герб Василия III на гравюрах в «Записках». Георгий Победоносец почему-то изображен на нем голым, хотя на русских иконах этот святой всегда был в красивой одежде витязя с развевающимся плащом. Таким он, вероятнее всего, был и на великокняжеском гербе. Но Герберштейн его представил иначе, с явным глумлением над русским государем, поскольку ему, очевидно, было известно, что на Руси в это время вообще не изображали людей в голом виде».
Чтобы сделать столь смелые заключения, необходимо проанализировать сохранившиеся прикладные и подвесные печати Василия III на актах, «перелопатить» каталоги монет 1505-1533 гг., наконец, обратиться к фундаментальным исследованиям по данной проблематике. Но ведь это так сложно – корпеть в архивах и библиотеках с лупой в руках, изучат эволюцию государских эмблем, проще исходить в рассуждениях из собственных представлений «как должно быть». То есть Мединский не опирается на данные вспомогательных исторических дисциплин, таких как геральдика, сфрагистика и нумизматика, а начинает «рубить с плеча», отчего в очередной раз может быть обвинен в научном невежестве.
Во-первых, гравюру делал не Герберштейн, а Г.Вейгель по описаниям барона – гравер de visu не представлял, как выглядела гербовая эмблема, и развернул всадника, поскольку по правилам европейской геральдики ему, выражаясь словами Мединского, «полагалось скакать» в правую геральдическую сторону. В русском варианте всадник скакал в «неправильную» левую сторону.
Во-вторых, я думаю, для Мединского будет откровением, что изображенного на печатях всадника даже современники не именовали Георгием Победоносцем. В документах он именуется следующим образом: «ездец», «всадник на коне, под конем змия», «всадник, колет змия», «змееборец», «человек на коне», «государь на аргамаке» и т.д. Таким образом, вооруженного всадника воспринимали как князя, а позднее – царя. На некоторых ранних эмблемах под ногами коня изображался татарский знак «плетенка». Возникновение этого, как считает Надежда Соболева, змееборческого сюжета в русских княжествах совпадает со временем, последовавшим за победой Дмитрия Донского на Куликовом поле. С Георгием Победоносцем на гербе (не путать с иконой!) всадник стал олицетворяться значительно позднее.
В-третьих, исследованиями Соболевой и М.Агоштон практически доказано, что матрицы для печатей российских государей делали итальянцы, работавшие в Москве. На это указывают следующие признаки: отсутствие нимба, копье охватывают обе руки, наконечник поражает дракона в шею, а не в глотку, как в современных русских вариантах «Чуда о змие». В изображении «ездеца», отличающейся от русской иконописной трактовки Георгия Победоносца подчеркнута физическая мощь человека, также. Именно поэтому «ездец» более всего напоминает произведения западноевропейского ренессансного искусства. Может показаться, что на некоторых 4-см прикладных печатях грамот Василия III всадник изображен с обнаженным торсом. Вот вам, как говорится, и «обнаженка».
Таким образом, только в одном абзаце мы находим несколько вопиющих ошибок. Но его комментирование занимает в разы больший объем.
Прокомментируем еще несколько абзацев из диссертации.
«Маловероятны и данные Герберштейна о том, что Елена Глинская сразу после смерти мужа сделала своим любовником князя И.Ф. Овчину-Оболенского. …. К тому же известно, что князь был женат».
Отрадно, что Владимир Ростиславович пытается отстоять честь конюшего и великой княгини. Но вынужден его расстроить. Уже зимой 1535 г. литовской стороне из показаний русских пленных стало известно о близости конюшего к великой княгине, которые зафиксированы в донесениях секретаря Николая Нипшица и разведдонесениях других лиц. В них говорится, что И.Ф.Овчина-Оболенский на государевом ложе «выполняет вместо мужа супружеские обязанности». Как видим, Сигизмунд всего лишь же записал ходившие в Москве слухи.
Итак, по мнению Мединского, клеврет и фальсификатор Герберштейн все исказил, перепутал и насочинял. Но что же он описал верно?
«Достоверным можно считать лишь описание Герберштейном русского войска, вооружения воинов и способов ведения военных действий (правда, пехотинцев он почему-то назвал «всяким сбродом»). Правда, пехоты в русском войске в это время почти не было. Первые стрелецкие отряды появились только при Иване Грозном».
Любой исследователь, соприкасавшийся со средневековой антропологией, знает, что с точки зрения благородного европейца того времени пехотинцы действительно считались сбродом. “Die Dattern und Landsknechte” («[всякий] сброд и пехотинцы») - так описывал передовые построения русских в битве с ливонцами в 1502 г. один из комтуров Немецкого ордена.
Да и вообще, вопросы с пехотой могли бы отпасть, если бы Владимир Ростиславович прочитал хотя бы что-то по теме, например монографию профессора СПбГУ Ю.Г.Алексеева «Походы русских войск при Иване III». Но увы…
По логике Мединского, Герберштейн должен был за несколько месяцев нахождения в Москве подробно, без ошибок, законспектировать русские летописи и законодательные акты. Помимо этого посол должен был просеять через фильтр критического анализа все слухи, ходившие в Москве. Кроме этого Герберштейн обязан был правильно и верно отобразить русский быт, нравы, обычаи, церемонии. Причем достоверность, по мнению диссертанта, заключается исключительно в позитивном описании России, без рассказов о жестокости и коварства, о пьянстве и склонности к тирании и т.д. И лишь в этом случае сочинение Герберштейна, по мнению Мединского, может быть признано достоверным. А поскольку «австриец» этого не сделал, то, делает «окончательный вывод» Владимир Ростиславович, произведение имперского дипломата «не может рассматриваться в качестве достоверного источника о Русском государстве».
Неутешительные выводы
читать дальше«Осуществленный диссертантом источниковедческий анализ», пишет Мединский, выявил поразительное открытие, оказывается «один и тот же источник может содержать и достоверные и недостоверные сведения по различным вопросам». Удивительные слова, ничего не скажешь, вполне достойные крылатого выражения Остапа Бендера в «Клубе четырех коней»: «Одни из вас играют хорошо, другие играют плохо. И никакие лекции не изменят этого соотношения сил».
Не хочется разочаровывать диссертанта, но его «вывод» – это аксиома, известная любому первокурснику истфака.
Мне вполне понятны мотивы Владимира Ростиславовича написать по-быстрому «научное исследование». Мне также вполне понятно его желание защититься в непрофильном вузе, выбрав себе в оппоненты историков (А.Ю.Борисов, В.М.Лавров, Б.К. Гасанов), чьи научные интересы находятся слишком далеко от рассматриваемой темы. Мне даже понятен сам процесс написания т.н. «диссертации на соискание ученой степени доктора наук»: Мединский прочитал несколько переведенных на русский язык записок иностранцев, отметил противоречие и несоответствие сведений с тем, что он знает, и бросился разоблачать «фальсификатора Герберштейна», а заодно и других иностранцев. Но мне непонятно одно - как такая диссертация могла пройти все согласования в Ученом совете, куда смотрели оппоненты и ведущая организация, куда смотрел «научный консультант»?
Мне непонятно, почему диссертанту, не имеющему базового исторического образования, никто не объяснил ущербность и ошибочность дилетантского подхода к источникам.
Ни научный консультант, ни его «коллеги по цеху», ни оппоненты – неужели никто не остановил и не направил в нужное русло? В итоге мы имеем не научное исследование, а некий наукообразный суррогат на уровне курсовой (правда, весьма объемной) студента 1 или 2 курса.
В основе диссертации лежит не современная методика, отличающиеся новизной, а полное незнание. Незнание реалий эпохи, незнание основ социально-экономического положения, незнание внешней политики Российского государства. Ведь историк, взявшийся изучать источники волей-неволей должен погружаться в различные сферы исторического исследования – в области военную, экономическую, политическую, - и применять при этом весь спектр имеющихся методик. Если тема, к примеру, затрагивает «по касательной» эволюцию гербов, то необходимо поднимать материалы по геральдике и сфрагистике; если историк сталкивается с вопросами военной организации Русского государства, то надо «погружаться» в проблемы военного дела и т.д.
Желание порассуждать о вопросах за пределами своих познаний выдает в В.Р.Мединском «синдром первокурсника». Когда студент пишет курсовую, он пытается своими силами показать свою «крутизну», покрывая свое незнание смелыми фантастическими откровениями. Научный руководитель, конечно же, со временем наставляет его на путь истинный, если он, конечно, хороший научный руководитель. Но здесь, извините, докторская диссертация...
Диссертант часто впадает в крайности, и самым что ни на есть варварским образом делит источники (а не сведения в них) на «достоверные и недостоверные». Между тем всякому первокурснику исторического факультета известно, что любому нарративному памятнику свойственно субъективное восприятие действительности, так как путешественники писали на основании увиденного, всевозможных слухов, рассказов, неправильного понимания из-за разных культур; где-то приукрашивали, где-то преуменьшали, путали имена, события, даты. Я открою «секрет» диссертанту:
этим «грешат» абсолютно все повествовательные источники.
Итак, в работе отсутствует самостоятельное научное исследование. Дилетантского «на самом деле», «как должно быть» - хоть отбавляй. Текст скорее представляет собой наглядный образец «пещерного источниковедения».
В любой диссертации можно найти недочеты. Но в ней не должно быть ничего дилетантского. Как учит известный историк, профессор СПбГУ Ю.Г.Алексеев, «научный труд может быть написан каким угодно языком, но он должен обязательно нести новизну». А диссертация В.Р.Мединского никакой новизны не несет.
Научная репутация – дорогого стоит. Признание в научном сообществе завоевывают годами, а потерять можно за секунду. Лично я не испытываю к г-ну Мединскому никаких симпатий и антипатий. Его право отстаивать на политической арене какие-то взгляды, ценности. Но имеет ли он право писать такие исторические труды, которые должны признаваться за научные?
Хотелось бы закончить данный текст словами И.П. Павлова, которые часто приводили мои учителя: "Изучите азы науки прежде, чем попытаться взойти на ее вершины. Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущего. Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний хоть бы и самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь — он неизбежно лопнет, и ничего кроме конфуза у вас не останется".
P.S. В последнее время все чаще и чаще ставится вопрос о реформировании системы аттестации и функций Высшей аттестационной комиссии (ВАК). Может быть действительно пора?
@темы: цитаты