Станислав Юдин
«Сабли в ножны!»: кризис русской кавалерии второй половины XIX века
В 1874 году Сухотин с успехом защитил диссертацию по рейдам на материале Гражданской войны в США, а через два года рейд «в американском стиле» был впервые опробован на манёврах в Варшавском военном округе. Небольшой отряд кавалерии проскользнул через линию охранения условного противника, за 44 часа прошёл лесными тропами 144 километра и занял переправу через Вислу в тылу «неприятеля». Задача манёвра была выполнена, но люди были так истощены, что у некоторых возникли галлюцинации. Становилось ясно, что если русская кавалерия намерена использовать тактику рейдов, то её надо готовить не для быстрых и лихих атак, а для изнурительных конных маршей.
(...) Упразднение горячо любимой формы вызвало бурю негодования у бывших гусар и улан. Этот чувствительный удар по времени совпал с переводом многих кавалерийских полков к границам Германии и Австро-Венгрии. Нетрудно представить себе чувства вчерашнего гусара, у которого отнимали яркую форму, историческое название полка, после чего отправляли молодого человека в глухие еврейские местечки, где не было ни высшего общества, ни развлечений. Начался настоящий исход из кавалерии состоятельных и образованных офицеров, которые составляли её лучший элемент. Дошло до того, что в некоторые полки пришлось переводить офицеров из пехоты.
Генерал В. А. Сухомлинов в своих мемуарах признавался, что расплакался, когда принял Павлоградский гусарский полк, незадолго до этого переименованный в драгунский. Противники сухотинской реформы не жалели чёрной краски в своих воспоминаниях, поэтому сегодня непросто представить реакцию на реформы среди кавалеристов в целом. Судя по всему, они без большого сожаления расстались с тяжёлыми и неуклюжими саблями, получив удобные шашки. Не вызвала протеста и замена карабина винтовкой. Карабин не позволял на равных противостоять пехоте в огневом бою, но, на беду, к драгунской винтовке прилагался штык. Неприятие кавалеристами этого пехотного атрибута также носило скорее символический, нежели рациональный характер. Штык, крепившийся на ножнах шашки, стал своего рода символом увлечения пешим боем в кавалерии и знаком того, что кавалерия превратилась в «ездящую пехоту».Что может быть красивее и поэтичнее, чем кавалерийская атака, в таком некрасивом и непоэтичном деле, как война? Но проза жизни брала своё. После Крымской войны у европейских армий появилось более скорострельное и дальнобойное оружие, пехота и артиллерия теперь могли устроить перед фронтом «стену огня», а кавалерия… осталась прежней.
Её беспомощность в новых условиях явственно показали войны 1866 и 1870–71 годов. Кавалерийские атаки стали бессмысленными и стоили множества жертв, а одна из них запомнилась особенно. В сражении при Марс-ла-Тур 16 августа 1870 года прусский генерал Адальберт фон Бредов произнёс знаменитую фразу: «Она будет стоить столько, сколько будет стоить», и повёл семь эскадронов своей 12-й кавалерийской бригады в атаку на французскую батарею. Эскадроны Бредова смогли пройти по лощине так, что их заметили лишь в последний момент. Пруссаки влетели на батарею и изрубили орудийную прислугу. Бредову удалось нанести противнику чувствительные потери, однако контратака французской кавалерии заставила его отступить, причём из 804 германских всадников из боя вернулся лишь 421.
В наполеоновскую эпоху на этот эпизод не обратили бы никакого внимания, но на фоне более чем скромных результатов других германских кавалерийских частей атака Бредова выглядела выдающимся успехом. То, что вскоре стали называть «смертельной скачкой Бредова», стало символом кавалерийской доблести и лучом надежды для тех, кто верил, что дни кавалерии ещё не сочтены.
Американский опыт
Русские военные умы внимательно следили за Франко-прусской войной 1870–71 годов и дискуссиями, которые она породила. Вопреки распространённому мнению, и в России, и в мире понимали, что боевые условия изменились, и предстоят большие перемены в военном деле. Однако что и на что менять – было неясно.
Для конницы весьма заманчивым казался американский вариант. В ходе Гражданской войны в США 1861–65 годов кавалерия, пусть и совсем не похожая на европейскую, сыграла огромную роль и длительными опустошительными рейдами во многом решала, в чью сторону склонится чаша весов. Стараниями профессоров Академии русского Генерального Штаба А. Н. Витмера и А. Е. Станкевича опыт войны Севера и Юга получил большое внимание в России и был научно обработан (чего нельзя сказать об остальной континентальной Европе). Дальнейшим внедрением американского опыта занялся молодой ученик Академии – капитан Николай Николаевич Сухотин.
В 1874 году Сухотин с успехом защитил диссертацию по рейдам на материале Гражданской войны в США, а через два года рейд «в американском стиле» был впервые опробован на манёврах в Варшавском военном округе. Небольшой отряд кавалерии проскользнул через линию охранения условного противника, за 44 часа прошёл лесными тропами 144 километра и занял переправу через Вислу в тылу «неприятеля». Задача манёвра была выполнена, но люди были так истощены, что у некоторых возникли галлюцинации. Становилось ясно, что если русская кавалерия намерена использовать тактику рейдов, то её надо готовить не для быстрых и лихих атак, а для изнурительных конных маршей.
В следующем, 1877 году началась война с Турцией, которая подтвердила верность направления, принятого Сухотиным и его сторонниками. Генерал-адъютант И. В. Гурко, вполне в духе североамериканских рейдов, с наскока захватил Тырново, занял ключевой Шипкинский перевал и начал опустошать земли за Балканскими горами, вызвав панику в Стамбуле. Однако когда началась эпопея под Плевной, на сцену вышли другие кавалерийские военачальники, которые не только не смогли препятствовать доставке продовольствия осаждённому турецкому гарнизону, но даже обеспечить выполнение элементарных обязанностей конницы. Главнокомандующий русской армии Великий князь Николай Николаевич Старший пришёл в ярость, когда один из кавалерийских командиров расположил охранение позади пехоты и не двинул его вперёд, сославшись на отсутствие приказа.
Русско-турецкая война 1877–78 годов началась и закончилась двумя блестящими кавалерийскими операциями, в остальном же русская конница была лишь бледной тенью самой себя. В конце войны подвиг Гурко повторил генерал-майор А. П. Струков, кавалерия которого молниеносным броском от Шейново овладела Адрианополем с его военными складами. Налицо были и кризис кавалерии, и пути его разрешения: теперь конница должна была приучиться действовать самостоятельно, используя свою скорость, захватывать или уничтожать опорные пункты противника и нарушать его коммуникации – одним словом, совершать те самые рейды, за которые ратовал Сухотин.
Реформы
Есть некая ирония судьбы в том, что в царствование Александра III (1881–94 годы), знаменитое своим консервативным настроем, военные решились на коренную реформу самого консервативного рода войск – кавалерии. После 1881 года влияние Сухотина в штабных кругах достигло своего апогея – он стал ближайшим помощником генерал-инспектора кавалерии Великого князя Николая Николаевича Старшего и профессором Академии Генштаба. Весьма примечательно, что реформы, связанные с именем Сухотина, начались с символов.
Если Петр I начал свои реформы с бритья бород, то его потомок Великий князь Николай Николаевич 26 апреля 1881 года разрешил их ношение в кавалерии – это стало недобрым знаком для приверженцев кавалерийских традиций. Вскоре сабли заменили на шашки, а затем отменили султаны на шапках. Но настоящий удар по кавалерийскому духу был нанесён 13 июля 1882 года – в этот день состоялось переименование всех гусарских и уланских полков в драгунские с соответствующим изменением формы. Старую форму удалось отстоять лишь гвардейским полкам.
Часто можно слышать, что грузной фигуре Александра III не шёл гусарский доломан, и это якобы стало причиной упразднения пышной формы гусар и улан. Однако не менее значимой была и личность Сухотина. Он начал службу в 1863 году в Стародубском драгунском полку, а драгуны (в былые времена – просто «ездящая пехота») не имели характерного кавалерийского лоска. После поступления в Академию Сухотин уже не возвращался в строй, работая в штабах и за кафедрой. Далёкий от старых традиций, он легко решился на упразднение вещей, имевших глубокое символическое значение для русских кавалеристов.
Мысля строго рационально, Сухотин был тысячу раз прав. Разница между родами кавалерии уже давно сошла на нет, и конница действовала по-драгунски – то есть, комбинируя пеший и конный строй. Переодеванием всех армейских полков в драгунскую форму достигалось единообразие в одежде и избавление от лишних и весьма дорогих её элементов. Экономия была немалая – реформа обмундирования позволила без ущерба для казны увеличить численность кавалерии, преобразовав полки из 4-эскадронного в 6-эскадронный состав и сформировав несколько новых полков.
В течение 1880-х годов реформы углублялись. Конница вооружалась винтовками, училась ружейным приёмам и действиям в пешем строю. На крупных манёврах проверялись выносливость и умение вести разведку. Казалось, что конница окончательно отбрасывала традиционный таранный удар («таранщину», как тогда выражались в среде кавалерийских реформаторов) и приучалась действовать «стратегически», то есть на театре боевых действий, а не на полях отдельных сражений. Лелеялись планы в случае войны с Германией сорвать более быструю германскую мобилизацию масштабным набегом конницы в первые дни войны. В случае успеха такой операции кавалерия могла оказать неоценимую услугу России.
Реакция на реформы
Несмотря на все приложенные усилия, Сухотин и Николай Николаевич Старший быстро столкнулись с тем, с чем сталкиваются едва ли не все русские реформаторы – проведённые на бумаге реформы с огромным трудом воплощались в жизнь.
Упразднение горячо любимой формы вызвало бурю негодования у бывших гусар и улан. Этот чувствительный удар по времени совпал с переводом многих кавалерийских полков к границам Германии и Австро-Венгрии. Нетрудно представить себе чувства вчерашнего гусара, у которого отнимали яркую форму, историческое название полка, после чего отправляли молодого человека в глухие еврейские местечки, где не было ни высшего общества, ни развлечений. Начался настоящий исход из кавалерии состоятельных и образованных офицеров, которые составляли её лучший элемент. Дошло до того, что в некоторые полки пришлось переводить офицеров из пехоты.
Генерал В. А. Сухомлинов в своих мемуарах признавался, что расплакался, когда принял Павлоградский гусарский полк, незадолго до этого переименованный в драгунский. Противники сухотинской реформы не жалели чёрной краски в своих воспоминаниях, поэтому сегодня непросто представить реакцию на реформы среди кавалеристов в целом. Судя по всему, они без большого сожаления расстались с тяжёлыми и неуклюжими саблями, получив удобные шашки. Не вызвала протеста и замена карабина винтовкой. Карабин не позволял на равных противостоять пехоте в огневом бою, но, на беду, к драгунской винтовке прилагался штык. Неприятие кавалеристами этого пехотного атрибута также носило скорее символический, нежели рациональный характер. Штык, крепившийся на ножнах шашки, стал своего рода символом увлечения пешим боем в кавалерии и знаком того, что кавалерия превратилась в «ездящую пехоту».
Не стоит забывать и тот факт, что введение штыка означало добавление нового раздела обучения в и без того обширную программу подготовки кавалеристов. В соответствии с «Инструкцией для ведения занятий в кавалерии» 1884 года, кавалерист должен был получить навыки верховой езды, ухода за лошадью, владения холодным и огнестрельным оружием, действий в конном и пешем строю, сторожевой и разведывательной службы, совмещая всё это с занятиями «словесностью» и изучением грамоты. Это была весьма обширная программа, а если мы вспомним о малограмотности русского крестьянина-новобранца, бегстве образованного офицерства из кавалерии и добавим к этому сокращение срока службы в коннице с шести до пяти лет, которое произошло в 1888 году, то получим более или менее полную картину трудностей в деле обучения кавалеристов.
Однако ропщущие, но покорные офицеры не представляли для реформы такого препятствия, как начальники, закостенелые в рутине старых добрых времён. Со времён Николая I, если не раньше, в русской кавалерии привыкли ценить две вещи – правильную посадку в седле и жирные тела лошадей. В 1880-е годы эти обычаи старины ещё не были изжиты, и любой командир эскадрона помнил, что «за неудовлетворительное справа по три (чисто манежный строй, который применялся для проверки посадки людей в седле и не имел боевого значения – прим. автора) отнимают эскадроны, все же остальные отрасли службы считаются менее важными и не влекут за собою ни взысканий, ни строгих замечаний…». Требовалось, чтобы лошади являлись на смотр «круглые, как бочки», что достигалось полным забвением работы и усиленной выдачей фуража в течение месяца перед визитом начальства. Великий князь Николай Николаевич требовал многовёрстных рейдов, командующие округами – разведки и охранения, а начальники бригад хотели видеть жир на телах коней. Прозорливые офицеры отмечали, что повышенное внимание к посадке кавалеристов и телу лошадей объяснялось банальной ленью начальства, ведь и то, и другое можно было проверить в манеже, не сходя с места. Понятны сокрушения одного из тогдашних знатоков кавалерийского дела Ф. Ф. Грязнова, который писал, что «у нас никакая инструкция не может вступить в силу тотчас же, а надо ждать, пока не перевоспитается чуть ли не целое поколение».
Консерваторы побеждают
А поколения действительно сменялись, и к концу 1880-х годов на сцену вышли новые люди с новыми идеями. Поклонники рейдов никогда не обладали монополией в мире военной мысли, а когда несколько подзабылись уроки Франко-прусской и Русско-турецкой войн, их влияние стало падать.
В тогдашней Европе было принято отмахиваться от американского опыта, вдохновлявшего «рейдоманов», ссылаясь на большую разницу в условиях ведения военных действий и отсутствие в США порядочной (по европейским понятиям) конницы, способной на таранный удар. Когда после 1878 года американский опыт всё-таки пробил себе дорогу в России (чего, кстати, так и не произошло в других странах) и, в известной степени, повлиял на упразднение гусарских и уланских полков, консерваторы не сдались и использовали вышеизложенные аргументы. По их мнению, американцы просто устраивали ковбойские перестрелки, а европейская кавалерия, с её вековыми традициями и рыцарским духом, способна на большее. В 1887 году ротмистр Н. А. Вилламов писал на страницах «Военного сборника»:
«Что касается лично нас, то мы глубоко убеждены, что если, с одной стороны, современное оружие и обставило несколько серьёзнее шансы на успех кавалерийской атаки, обыкновенно сопровождаемой сравнительно бóльшими потерями, то с другой – и результат удачной атаки конницы теперь стал решительнее, причём нравственное впечатление его на противника должно быть ещё сильнее, и именно вследствие уверенности пехоты в её неуязвимости»
Здесь пришлась кстати упомянутая в начале нашей статьи атака Бредова, на которую стали ссылаться как на свидетельство того, что при правильной подготовке атака кавалерии на пехоту по-прежнему возможна и эффективна. Скорость, с которой кавалерия могла проскочить сферу действительного огня, представлялась её преимуществом перед пехотой. Устоят ли вчерашние новобранцы и резервисты с какими угодно совершенными винтовками перед галопирующей сомкнутой массой, свесившей пики? Что и говорить, за «кавалерийским ренессансом» часто стояли антимодернистские настроения, популярные на рубеже XIX и XX веков.
На возросшую силу огня глаза не закрывали, но считали, что теперь она требует от конницы ещё более лихого кавалерийского духа, чем в былые времена. А для поддержания этого самого духа нужны были символы. Тот же Вилламов писал:
«Человек, элегантнее и красивее одетый, всегда сам увереннее, причём сознание, что внешностью его любуются, рождает в нём желание и в остальном показать себя молодцом; эта человеческая слабость, присущая людям интеллигентным, особенно свойственна нашему простолюдину»
За этими намёками вполне определённо читалось: «Верните старую форму!» Кавалеристам нужна была вера в свои силы, тогда как на манёврах конницу, рискнувшую атаковать пехотинцев, заставляли отступать и признавали разбитой, подспудно приучая к мысли о невозможности победить пехоту. По мнению консерваторов, винтовка занимала слишком много места в программе обучения конницы, и тем самым прививалось представление, что именно она – главное оружие кавалериста. В то же время рубка шашкой пришла в упадок. Всё чаще поднимался вопрос о возвращении кавалеристам пики – громоздкой обузы при стратегическом рейде, но необходимой в сомкнутой конной атаке. Кроме того, сторонниками «таранщины» была яростно отбита попытка ввести в кавалерии стрельбу с коня.
Спор консерваторов и «рейдоманов» разрешился весьма банально. В 1890 году после долгой психической болезни умер Великий князь Николай Николаевич Старший. Его сын, Великий князь Николай Николаевич Младший, через некоторое время получивший должность генерал-инспектора кавалерии, не разделял увлечения рейдами, и влияние Сухотина на «дела конные» сошло на нет.
Печальным эпилогом «рейдомании» стал неудавшийся набег на Инкоу в ходе Русско-японской войны 1904–1905 годов, который в насмешку назвали «наползом». Рейд на территорию Германии для срыва мобилизации к тому времени превратился в фантастику, поскольку немцы прикрыли свои восточные границы небольшими крепостями, ставшими непреодолимым заслоном для русской конницы. И всё же в начале ХХ века кавалерийские уставы всех великих держав уверенно заявляли, что «несмотря на всю свою эффективность, винтовка не может заменить эффект, произведённый скоростью лошади, магнетизмом конной атаки и ужасом перед холодной сталью».
Очевидно, что за жаркими баталиями «рейдоманов» и сторонников «таранщины» было упущено самое главное, то, в чём кавалерия по-прежнему была незаменимой – разведка. Некоторые русские военачальники осознавали этот факт вполне отчётливо. Так, генералу А. Н. Куропаткину это бросилось в глаза ещё во время Псковских манёвров 1903 года. В своём дневнике он записал:
«Все пехотные части двух армий бродили впотьмах, так как мало было при них оставлено корпусной конницы. В то же время конница двух сторон в составе 12 полков составила, по обыкновению, конное, довольно беспорядочное ристалище. Воспользовался этим случаем, чтобы ещё раз доложить государю об увлечении с нашей стороны стратегической (армейской) конницей»
Опасения Куропаткина подтвердила и Русско-японская война, и манёвренный период Первой мировой войны. Ища на поле боя возможность, как и прежде, играть первую скрипку, кавалеристы упустили из виду необходимую роль «глаз и ушей» армии. Расплатой за это стала слепота и глухота русских армий на полях Маньчжурии и Восточной Пруссии и, как следствие, череда тяжёлых поражений.
Список источников:
Сухотин Н. Набег летучего отряда за Вислу. Эпиход из кавалерийских манёвров // Военный сборник. 1876. №11.
Газенкампф М. Мой дневник. 1877–78 гг. СПб., 1908
Fuller W. Strategy and Power in Russia. 1600–1914. The Free Press. 1992.
Сухомлинов В. А. Воспоминания. Мемуары. Мн., 2005.
Норцов А. Н. Воспоминания о павлоградских лейб-гусарах Его Величества (1878–1880). Тамбов, 1913.
Терехов А. Кавалерийские заметки // Военный сборник. 1889. №5.
Грязнов Ф. Кавалерийские беседы // Военный сборник. 1889. №6.
Вилламов, ротм. По поводу существеннейших вопросов техники кавалерийского дела // Военный сборник. 1887. №10.
Jarymowicz, R. J. Cavalry From Hoof to Track. (2008).
Куропаткин А. Н. Дневник генерала А. Н. Куропаткина. М., 2010. С. 145.
См.: warspot.ru/3835-sabli-v-nozhny-krizis-russkoy-k...
«Сабли в ножны!»: кризис русской кавалерии второй половины XIX века
В 1874 году Сухотин с успехом защитил диссертацию по рейдам на материале Гражданской войны в США, а через два года рейд «в американском стиле» был впервые опробован на манёврах в Варшавском военном округе. Небольшой отряд кавалерии проскользнул через линию охранения условного противника, за 44 часа прошёл лесными тропами 144 километра и занял переправу через Вислу в тылу «неприятеля». Задача манёвра была выполнена, но люди были так истощены, что у некоторых возникли галлюцинации. Становилось ясно, что если русская кавалерия намерена использовать тактику рейдов, то её надо готовить не для быстрых и лихих атак, а для изнурительных конных маршей.
(...) Упразднение горячо любимой формы вызвало бурю негодования у бывших гусар и улан. Этот чувствительный удар по времени совпал с переводом многих кавалерийских полков к границам Германии и Австро-Венгрии. Нетрудно представить себе чувства вчерашнего гусара, у которого отнимали яркую форму, историческое название полка, после чего отправляли молодого человека в глухие еврейские местечки, где не было ни высшего общества, ни развлечений. Начался настоящий исход из кавалерии состоятельных и образованных офицеров, которые составляли её лучший элемент. Дошло до того, что в некоторые полки пришлось переводить офицеров из пехоты.
Генерал В. А. Сухомлинов в своих мемуарах признавался, что расплакался, когда принял Павлоградский гусарский полк, незадолго до этого переименованный в драгунский. Противники сухотинской реформы не жалели чёрной краски в своих воспоминаниях, поэтому сегодня непросто представить реакцию на реформы среди кавалеристов в целом. Судя по всему, они без большого сожаления расстались с тяжёлыми и неуклюжими саблями, получив удобные шашки. Не вызвала протеста и замена карабина винтовкой. Карабин не позволял на равных противостоять пехоте в огневом бою, но, на беду, к драгунской винтовке прилагался штык. Неприятие кавалеристами этого пехотного атрибута также носило скорее символический, нежели рациональный характер. Штык, крепившийся на ножнах шашки, стал своего рода символом увлечения пешим боем в кавалерии и знаком того, что кавалерия превратилась в «ездящую пехоту».Что может быть красивее и поэтичнее, чем кавалерийская атака, в таком некрасивом и непоэтичном деле, как война? Но проза жизни брала своё. После Крымской войны у европейских армий появилось более скорострельное и дальнобойное оружие, пехота и артиллерия теперь могли устроить перед фронтом «стену огня», а кавалерия… осталась прежней.
Её беспомощность в новых условиях явственно показали войны 1866 и 1870–71 годов. Кавалерийские атаки стали бессмысленными и стоили множества жертв, а одна из них запомнилась особенно. В сражении при Марс-ла-Тур 16 августа 1870 года прусский генерал Адальберт фон Бредов произнёс знаменитую фразу: «Она будет стоить столько, сколько будет стоить», и повёл семь эскадронов своей 12-й кавалерийской бригады в атаку на французскую батарею. Эскадроны Бредова смогли пройти по лощине так, что их заметили лишь в последний момент. Пруссаки влетели на батарею и изрубили орудийную прислугу. Бредову удалось нанести противнику чувствительные потери, однако контратака французской кавалерии заставила его отступить, причём из 804 германских всадников из боя вернулся лишь 421.
В наполеоновскую эпоху на этот эпизод не обратили бы никакого внимания, но на фоне более чем скромных результатов других германских кавалерийских частей атака Бредова выглядела выдающимся успехом. То, что вскоре стали называть «смертельной скачкой Бредова», стало символом кавалерийской доблести и лучом надежды для тех, кто верил, что дни кавалерии ещё не сочтены.
Американский опыт
Русские военные умы внимательно следили за Франко-прусской войной 1870–71 годов и дискуссиями, которые она породила. Вопреки распространённому мнению, и в России, и в мире понимали, что боевые условия изменились, и предстоят большие перемены в военном деле. Однако что и на что менять – было неясно.
Для конницы весьма заманчивым казался американский вариант. В ходе Гражданской войны в США 1861–65 годов кавалерия, пусть и совсем не похожая на европейскую, сыграла огромную роль и длительными опустошительными рейдами во многом решала, в чью сторону склонится чаша весов. Стараниями профессоров Академии русского Генерального Штаба А. Н. Витмера и А. Е. Станкевича опыт войны Севера и Юга получил большое внимание в России и был научно обработан (чего нельзя сказать об остальной континентальной Европе). Дальнейшим внедрением американского опыта занялся молодой ученик Академии – капитан Николай Николаевич Сухотин.
В 1874 году Сухотин с успехом защитил диссертацию по рейдам на материале Гражданской войны в США, а через два года рейд «в американском стиле» был впервые опробован на манёврах в Варшавском военном округе. Небольшой отряд кавалерии проскользнул через линию охранения условного противника, за 44 часа прошёл лесными тропами 144 километра и занял переправу через Вислу в тылу «неприятеля». Задача манёвра была выполнена, но люди были так истощены, что у некоторых возникли галлюцинации. Становилось ясно, что если русская кавалерия намерена использовать тактику рейдов, то её надо готовить не для быстрых и лихих атак, а для изнурительных конных маршей.
В следующем, 1877 году началась война с Турцией, которая подтвердила верность направления, принятого Сухотиным и его сторонниками. Генерал-адъютант И. В. Гурко, вполне в духе североамериканских рейдов, с наскока захватил Тырново, занял ключевой Шипкинский перевал и начал опустошать земли за Балканскими горами, вызвав панику в Стамбуле. Однако когда началась эпопея под Плевной, на сцену вышли другие кавалерийские военачальники, которые не только не смогли препятствовать доставке продовольствия осаждённому турецкому гарнизону, но даже обеспечить выполнение элементарных обязанностей конницы. Главнокомандующий русской армии Великий князь Николай Николаевич Старший пришёл в ярость, когда один из кавалерийских командиров расположил охранение позади пехоты и не двинул его вперёд, сославшись на отсутствие приказа.
Русско-турецкая война 1877–78 годов началась и закончилась двумя блестящими кавалерийскими операциями, в остальном же русская конница была лишь бледной тенью самой себя. В конце войны подвиг Гурко повторил генерал-майор А. П. Струков, кавалерия которого молниеносным броском от Шейново овладела Адрианополем с его военными складами. Налицо были и кризис кавалерии, и пути его разрешения: теперь конница должна была приучиться действовать самостоятельно, используя свою скорость, захватывать или уничтожать опорные пункты противника и нарушать его коммуникации – одним словом, совершать те самые рейды, за которые ратовал Сухотин.
Реформы
Есть некая ирония судьбы в том, что в царствование Александра III (1881–94 годы), знаменитое своим консервативным настроем, военные решились на коренную реформу самого консервативного рода войск – кавалерии. После 1881 года влияние Сухотина в штабных кругах достигло своего апогея – он стал ближайшим помощником генерал-инспектора кавалерии Великого князя Николая Николаевича Старшего и профессором Академии Генштаба. Весьма примечательно, что реформы, связанные с именем Сухотина, начались с символов.
Если Петр I начал свои реформы с бритья бород, то его потомок Великий князь Николай Николаевич 26 апреля 1881 года разрешил их ношение в кавалерии – это стало недобрым знаком для приверженцев кавалерийских традиций. Вскоре сабли заменили на шашки, а затем отменили султаны на шапках. Но настоящий удар по кавалерийскому духу был нанесён 13 июля 1882 года – в этот день состоялось переименование всех гусарских и уланских полков в драгунские с соответствующим изменением формы. Старую форму удалось отстоять лишь гвардейским полкам.
Часто можно слышать, что грузной фигуре Александра III не шёл гусарский доломан, и это якобы стало причиной упразднения пышной формы гусар и улан. Однако не менее значимой была и личность Сухотина. Он начал службу в 1863 году в Стародубском драгунском полку, а драгуны (в былые времена – просто «ездящая пехота») не имели характерного кавалерийского лоска. После поступления в Академию Сухотин уже не возвращался в строй, работая в штабах и за кафедрой. Далёкий от старых традиций, он легко решился на упразднение вещей, имевших глубокое символическое значение для русских кавалеристов.
Мысля строго рационально, Сухотин был тысячу раз прав. Разница между родами кавалерии уже давно сошла на нет, и конница действовала по-драгунски – то есть, комбинируя пеший и конный строй. Переодеванием всех армейских полков в драгунскую форму достигалось единообразие в одежде и избавление от лишних и весьма дорогих её элементов. Экономия была немалая – реформа обмундирования позволила без ущерба для казны увеличить численность кавалерии, преобразовав полки из 4-эскадронного в 6-эскадронный состав и сформировав несколько новых полков.
В течение 1880-х годов реформы углублялись. Конница вооружалась винтовками, училась ружейным приёмам и действиям в пешем строю. На крупных манёврах проверялись выносливость и умение вести разведку. Казалось, что конница окончательно отбрасывала традиционный таранный удар («таранщину», как тогда выражались в среде кавалерийских реформаторов) и приучалась действовать «стратегически», то есть на театре боевых действий, а не на полях отдельных сражений. Лелеялись планы в случае войны с Германией сорвать более быструю германскую мобилизацию масштабным набегом конницы в первые дни войны. В случае успеха такой операции кавалерия могла оказать неоценимую услугу России.
Реакция на реформы
Несмотря на все приложенные усилия, Сухотин и Николай Николаевич Старший быстро столкнулись с тем, с чем сталкиваются едва ли не все русские реформаторы – проведённые на бумаге реформы с огромным трудом воплощались в жизнь.
Упразднение горячо любимой формы вызвало бурю негодования у бывших гусар и улан. Этот чувствительный удар по времени совпал с переводом многих кавалерийских полков к границам Германии и Австро-Венгрии. Нетрудно представить себе чувства вчерашнего гусара, у которого отнимали яркую форму, историческое название полка, после чего отправляли молодого человека в глухие еврейские местечки, где не было ни высшего общества, ни развлечений. Начался настоящий исход из кавалерии состоятельных и образованных офицеров, которые составляли её лучший элемент. Дошло до того, что в некоторые полки пришлось переводить офицеров из пехоты.
Генерал В. А. Сухомлинов в своих мемуарах признавался, что расплакался, когда принял Павлоградский гусарский полк, незадолго до этого переименованный в драгунский. Противники сухотинской реформы не жалели чёрной краски в своих воспоминаниях, поэтому сегодня непросто представить реакцию на реформы среди кавалеристов в целом. Судя по всему, они без большого сожаления расстались с тяжёлыми и неуклюжими саблями, получив удобные шашки. Не вызвала протеста и замена карабина винтовкой. Карабин не позволял на равных противостоять пехоте в огневом бою, но, на беду, к драгунской винтовке прилагался штык. Неприятие кавалеристами этого пехотного атрибута также носило скорее символический, нежели рациональный характер. Штык, крепившийся на ножнах шашки, стал своего рода символом увлечения пешим боем в кавалерии и знаком того, что кавалерия превратилась в «ездящую пехоту».
Не стоит забывать и тот факт, что введение штыка означало добавление нового раздела обучения в и без того обширную программу подготовки кавалеристов. В соответствии с «Инструкцией для ведения занятий в кавалерии» 1884 года, кавалерист должен был получить навыки верховой езды, ухода за лошадью, владения холодным и огнестрельным оружием, действий в конном и пешем строю, сторожевой и разведывательной службы, совмещая всё это с занятиями «словесностью» и изучением грамоты. Это была весьма обширная программа, а если мы вспомним о малограмотности русского крестьянина-новобранца, бегстве образованного офицерства из кавалерии и добавим к этому сокращение срока службы в коннице с шести до пяти лет, которое произошло в 1888 году, то получим более или менее полную картину трудностей в деле обучения кавалеристов.
Однако ропщущие, но покорные офицеры не представляли для реформы такого препятствия, как начальники, закостенелые в рутине старых добрых времён. Со времён Николая I, если не раньше, в русской кавалерии привыкли ценить две вещи – правильную посадку в седле и жирные тела лошадей. В 1880-е годы эти обычаи старины ещё не были изжиты, и любой командир эскадрона помнил, что «за неудовлетворительное справа по три (чисто манежный строй, который применялся для проверки посадки людей в седле и не имел боевого значения – прим. автора) отнимают эскадроны, все же остальные отрасли службы считаются менее важными и не влекут за собою ни взысканий, ни строгих замечаний…». Требовалось, чтобы лошади являлись на смотр «круглые, как бочки», что достигалось полным забвением работы и усиленной выдачей фуража в течение месяца перед визитом начальства. Великий князь Николай Николаевич требовал многовёрстных рейдов, командующие округами – разведки и охранения, а начальники бригад хотели видеть жир на телах коней. Прозорливые офицеры отмечали, что повышенное внимание к посадке кавалеристов и телу лошадей объяснялось банальной ленью начальства, ведь и то, и другое можно было проверить в манеже, не сходя с места. Понятны сокрушения одного из тогдашних знатоков кавалерийского дела Ф. Ф. Грязнова, который писал, что «у нас никакая инструкция не может вступить в силу тотчас же, а надо ждать, пока не перевоспитается чуть ли не целое поколение».
Консерваторы побеждают
А поколения действительно сменялись, и к концу 1880-х годов на сцену вышли новые люди с новыми идеями. Поклонники рейдов никогда не обладали монополией в мире военной мысли, а когда несколько подзабылись уроки Франко-прусской и Русско-турецкой войн, их влияние стало падать.
В тогдашней Европе было принято отмахиваться от американского опыта, вдохновлявшего «рейдоманов», ссылаясь на большую разницу в условиях ведения военных действий и отсутствие в США порядочной (по европейским понятиям) конницы, способной на таранный удар. Когда после 1878 года американский опыт всё-таки пробил себе дорогу в России (чего, кстати, так и не произошло в других странах) и, в известной степени, повлиял на упразднение гусарских и уланских полков, консерваторы не сдались и использовали вышеизложенные аргументы. По их мнению, американцы просто устраивали ковбойские перестрелки, а европейская кавалерия, с её вековыми традициями и рыцарским духом, способна на большее. В 1887 году ротмистр Н. А. Вилламов писал на страницах «Военного сборника»:
«Что касается лично нас, то мы глубоко убеждены, что если, с одной стороны, современное оружие и обставило несколько серьёзнее шансы на успех кавалерийской атаки, обыкновенно сопровождаемой сравнительно бóльшими потерями, то с другой – и результат удачной атаки конницы теперь стал решительнее, причём нравственное впечатление его на противника должно быть ещё сильнее, и именно вследствие уверенности пехоты в её неуязвимости»
Здесь пришлась кстати упомянутая в начале нашей статьи атака Бредова, на которую стали ссылаться как на свидетельство того, что при правильной подготовке атака кавалерии на пехоту по-прежнему возможна и эффективна. Скорость, с которой кавалерия могла проскочить сферу действительного огня, представлялась её преимуществом перед пехотой. Устоят ли вчерашние новобранцы и резервисты с какими угодно совершенными винтовками перед галопирующей сомкнутой массой, свесившей пики? Что и говорить, за «кавалерийским ренессансом» часто стояли антимодернистские настроения, популярные на рубеже XIX и XX веков.
На возросшую силу огня глаза не закрывали, но считали, что теперь она требует от конницы ещё более лихого кавалерийского духа, чем в былые времена. А для поддержания этого самого духа нужны были символы. Тот же Вилламов писал:
«Человек, элегантнее и красивее одетый, всегда сам увереннее, причём сознание, что внешностью его любуются, рождает в нём желание и в остальном показать себя молодцом; эта человеческая слабость, присущая людям интеллигентным, особенно свойственна нашему простолюдину»
За этими намёками вполне определённо читалось: «Верните старую форму!» Кавалеристам нужна была вера в свои силы, тогда как на манёврах конницу, рискнувшую атаковать пехотинцев, заставляли отступать и признавали разбитой, подспудно приучая к мысли о невозможности победить пехоту. По мнению консерваторов, винтовка занимала слишком много места в программе обучения конницы, и тем самым прививалось представление, что именно она – главное оружие кавалериста. В то же время рубка шашкой пришла в упадок. Всё чаще поднимался вопрос о возвращении кавалеристам пики – громоздкой обузы при стратегическом рейде, но необходимой в сомкнутой конной атаке. Кроме того, сторонниками «таранщины» была яростно отбита попытка ввести в кавалерии стрельбу с коня.
Спор консерваторов и «рейдоманов» разрешился весьма банально. В 1890 году после долгой психической болезни умер Великий князь Николай Николаевич Старший. Его сын, Великий князь Николай Николаевич Младший, через некоторое время получивший должность генерал-инспектора кавалерии, не разделял увлечения рейдами, и влияние Сухотина на «дела конные» сошло на нет.
Печальным эпилогом «рейдомании» стал неудавшийся набег на Инкоу в ходе Русско-японской войны 1904–1905 годов, который в насмешку назвали «наползом». Рейд на территорию Германии для срыва мобилизации к тому времени превратился в фантастику, поскольку немцы прикрыли свои восточные границы небольшими крепостями, ставшими непреодолимым заслоном для русской конницы. И всё же в начале ХХ века кавалерийские уставы всех великих держав уверенно заявляли, что «несмотря на всю свою эффективность, винтовка не может заменить эффект, произведённый скоростью лошади, магнетизмом конной атаки и ужасом перед холодной сталью».
Очевидно, что за жаркими баталиями «рейдоманов» и сторонников «таранщины» было упущено самое главное, то, в чём кавалерия по-прежнему была незаменимой – разведка. Некоторые русские военачальники осознавали этот факт вполне отчётливо. Так, генералу А. Н. Куропаткину это бросилось в глаза ещё во время Псковских манёвров 1903 года. В своём дневнике он записал:
«Все пехотные части двух армий бродили впотьмах, так как мало было при них оставлено корпусной конницы. В то же время конница двух сторон в составе 12 полков составила, по обыкновению, конное, довольно беспорядочное ристалище. Воспользовался этим случаем, чтобы ещё раз доложить государю об увлечении с нашей стороны стратегической (армейской) конницей»
Опасения Куропаткина подтвердила и Русско-японская война, и манёвренный период Первой мировой войны. Ища на поле боя возможность, как и прежде, играть первую скрипку, кавалеристы упустили из виду необходимую роль «глаз и ушей» армии. Расплатой за это стала слепота и глухота русских армий на полях Маньчжурии и Восточной Пруссии и, как следствие, череда тяжёлых поражений.
Список источников:
Сухотин Н. Набег летучего отряда за Вислу. Эпиход из кавалерийских манёвров // Военный сборник. 1876. №11.
Газенкампф М. Мой дневник. 1877–78 гг. СПб., 1908
Fuller W. Strategy and Power in Russia. 1600–1914. The Free Press. 1992.
Сухомлинов В. А. Воспоминания. Мемуары. Мн., 2005.
Норцов А. Н. Воспоминания о павлоградских лейб-гусарах Его Величества (1878–1880). Тамбов, 1913.
Терехов А. Кавалерийские заметки // Военный сборник. 1889. №5.
Грязнов Ф. Кавалерийские беседы // Военный сборник. 1889. №6.
Вилламов, ротм. По поводу существеннейших вопросов техники кавалерийского дела // Военный сборник. 1887. №10.
Jarymowicz, R. J. Cavalry From Hoof to Track. (2008).
Куропаткин А. Н. Дневник генерала А. Н. Куропаткина. М., 2010. С. 145.
См.: warspot.ru/3835-sabli-v-nozhny-krizis-russkoy-k...
@темы: цитаты, "Хлебозавод" и компания